— Это хорошо. Ты хочешь совет?

— Я хочу спросить…

Человек усмехается. Отщипывает кусок булки — и резким движением бросает себе за спину. Чайки — едва не налетают на него.

— Спросить у меня? Сходи в мечеть и спроси там. У кого ты спрашиваешь? Я мунафик. Лицедей. Неверный.

— Там нет воинов, чтобы мне ответить.

Человек усмехается

Сколько тебе лет, парень?

— Двадцать четыре.

— И что ты хочешь у меня спросить?

— За что вы там воевали, мударрис [80] ?

— Хо…

Человек стоит недвижно, в черных очках — играют солнечные блики.

— По приказу. Подойдет такой ответ?

— Ни один человек не сделает по приказу того, что сделали вы, мударрис.

Человек снова погружается в мысли.

— Ты дурак… — наконец говорит он — если вызвался охотником идти туда. Но я отвечу тебе. Когда рядом с тобой живет народ, который в дикости своей — ходит прямо посреди улицы — хотя ничто не мешает выкопать сортир — есть одно из двух. Можно не обращать на это внимания — но тогда он пойдет на тебя войной. Теперь понял, за что я воевал?

Молодой человек кивает.

— Я понял.

— Постой!

Несмотря на то, что старик слеп — он отлично ориентируется в пространстве и по малейшим звукам — может понять, что происходит.

Молодой человек останавливается.

— Знаешь, что самое главное? Для тебя, когда ты пойдешь туда?

— Нет, мударрис

— Помни, что есть цель, а что есть средство. Когда средство становится целью — тогда и начинается самое дерьмо. Не допусти их ошибки.

Молодой человек кивает

— Храни вас Аллах, мударрис

Старик начинает смеяться, но смех быстро переходит в кашель.

— Ты что… — с трудом произносит он — шутишь?

Черный Форд образца одна тысяча девятьсот тридцать седьмого года, нижегородский, со стандартной для России удлиненной рамой и простым кузовом — стоит в тупике, обсаженном барбарисом и елью: дальше дороги нет. Вверх, к дому на мысе — ведет узкая, камена тропка, вьющаяся среди валунов. Воздух звенит от жары, рука, высунувшаяся в окно — стряхивает пепел от сигареты. Дым — медленно тает в раскаленном воздухе.

— Откуда он его знает?

— Человек на переднем пассажирском сплевывает в пыль.

— Он не так прост. Это, как оказалось его дядя.

— Дядя?

— Не родной. Какой-то дальний.

Человек — снова плюет в пыль, со злостью. Слюна — моментально свертывается в пыльные темные катышки.

— Как все надоело…

— Что?

— Вот таких вот… на распыл. Когда все это нахрен кончится.

Водитель понимающе хмыкает. Он хоть и водитель — но у него офицерское звание.

— Со всем уважением, господин полковник… у этого может получиться.

— Из-за его национальности?

— Нет. Что-то есть в нем… такое.

Парень — внезапно появляется на тропинке, в нескольких метрах от машины, тот, кого назвали «господин полковник» — аккуратно отправляет окурок в пепельницу. Трава сухая как порох, от искры может вспыхнуть.

— Чего стоим — двигай…

* * *

— Мантах мед? Мантах мед[81]?!

Мирза недоуменно посмотрел на спрашивающего — язык был незнакомый, он не понимал его. И кроме того, в арабском мире не было принято так вот приставать к незнакомому человеку, дергать его за рукав.

— Кто ты такой? — спросил он на общераспространенном аравийском диалекте — что тебе нужно от меня?

— Что ты здесь делаешь? Кто тебя привел?

— Я муслим.

— Кто ты такой? Я тебя не знаю

— Я муслим — твердо повторил Мирза — я муслим

— Что ты здесь делаешь? Иди отсюда

— Я муслим — третий раз повторил Мирза. Он знал, что один из способов выжить в арабском мире — повторять, что ты мусульманин. Мало кто осмелится понять руку на человека, открыто подтверждающего свою принадлежность к исламу. Да и сторонники у такого — найдутся в любой толпе.

— Ты не муслим! Я тебя не знаю, никто тебя не знает. Тот, кто пришел сюда — должен сделать заказ, иначе ему делать здесь нечего…

— Я его знаю…

Ихван подошел ближе — и тут же к спорщику, невысокому, носатому, почти облысевшему бородачу приблизился телохранитель. Зверского вида здоровяк с револьвером за поясом — но основным его оружием был не револьвер, а дубинка, в которую были вбиты стальные гвозди…

— А ты кто такой?

— Мое имя Ихван.

— Какого ты рода? С каким караваном идешь?

Ихван нехорошо улыбнулся

— Не слишком ли много вопросов ты задаешь, купец? Смотри, я могу принять тебя за ищейку…

— Я не купец! Я хозяин этого места!

— И какое право это дает тебе спрашивать, кто я такой и куда иду? Это мое дело.

— Любой, кто заходит сюда, должен быть с караваном или купить что-то у меня. Я не позволю здесь собираться всякому сброду!

Владелец караван — сарая был явно на взводе — настолько, что забыл про осторожность. А может быть Дубай — порт все-таки торговый, и купцы здесь были на первом месте, а воины Аллаха, муджахеды — только на втором? Но если так — не пришло ли время это изменить?

— Как ты меня назвал…

Кто-то протискивался ближе, чтобы посмотреть на бесплатное представление. Кто-то — протискивался к выходу, чтобы быть как можно дальше от неприятностей. Долгие годы подполья — приучили Ихвана к осторожности, только поэтому он еще не начал стрелять. До Междуречья — он бы уже высадил в наглеца всю обойму…

— Кого я вижу… — раздался громкий голос

Вошедший, точнее — протиснувшийся к месту спора — был молод, высок ростом для кочевника и горца — пять футов девять дюймов, почти шесть футов, обычный рост белого человека. Черные щегольские очки выдавали в нем человека современного, не чуждого прогресса, борода, вопреки местным традициям была аккуратно подстрижена — так, чтобы оставшееся как раз умещалось в руке. За спиной у него — была пехотная винтовка Энфильда, за кушаком широких брюк — крест — накрест располагались два револьвера Веблей Фосбери, рукояти которых были поменяны на заказные, из дорогого африканского черного дерева. Впечатление бунтаря и странника, каких обожал выводить в своих фильмах североамериканский Голливуд, портили лишь зубы. Как и у всех здесь — несмотря на молодость, они были черными и неровными от жевания ката и отсутствия должного ухода за ними. Портил впечатление и тяжелый запах пота, своего и верблюжьего, только через экран это конечно не было видно…