Я шагаю вдоль шоссе и слышу рядом скрип гравия. Конечно, это Серенити. Она притормаживает и открывает пассажирскую дверцу.

– Давай я хотя бы отвезу тебя домой, – предлагает она.

Я заглядываю в машину. Хорошая новость: Верджила там нет. Но это не означает, что я готова броситься к Серенити с распростертыми объятиями и слушать ее увещевания. Она наверняка попытается убедить меня, что сыщик всего лишь выполняет свою работу или – еще хуже того – что он прав.

– Мне хочется прогуляться, – отвечаю я.

Тут, мигая огнями, к нам подкатывает полицейская машина и останавливается рядом с Серенити.

– Отлично, – выдыхает она, а мне говорит: – Залезай уже в эту чертову тачку, Дженна.

Коп совсем молоденький, еще не избавился от юношеских прыщей, а прическа аккуратная, как поле для гольфа – ну просто волосок к волоску.

– Мэм, – спрашивает он, – у вас какие-то проблемы?

– Да, – отвечаю я, а Серенити одновременно со мной:

– Нет.

– У нас все хорошо, – добавляю я.

Серенити скрежещет зубами:

– Дружочек, садись поскорее в машину.

Коп хмурится:

– Простите, не понял?

Тяжело вздыхая, я залезаю в «фольксваген».

– В любом случае спасибо, – благодарит полицейского Серенити, включает левый поворотник и встраивается в поток на скорости шесть миль в час.

– Ну, при таких темпах я бы быстрее пешком домой дошла, – ворчу я.

Я принимаюсь рыться в кармашке со всяким мусором: резинки для волос, обертки от жвачки, чеки из «Данкинс донатс», реклама «Джоэнн фабрик», хотя я не замечала у нее склонности к таким вещам; недоеденный батончик гранолы; шестнадцать центов мелочью и банкнота в один доллар.

Машинально беру бумажку и начинаю складывать из нее слоника.

Серенити с интересом поглядывает на то, что получается у меня в результате:

– Где ты этому научилась?

– У мамы.

– В три года? Да ты, похоже, была просто вундеркиндом!

– Нет, не в три года, а уже потом. Она научила меня, отсутствуя. Вы бы сильно удивились, сколько всего можно узнать от человека, который обманул твои надежды.

– Как твой глаз? – спрашивает Серенити, и я едва не смеюсь: какой прекрасный предлог сменить тему. – Болит?

– Болит.

Беру слоника и сажаю его в уголок рядом с ручками для настройки радио, потом съезжаю вниз в кресле и ставлю ноги на приборную доску. Руль у Серенити в пушистой синей оплетке и смахивает на какого-то монстра; на зеркале заднего вида висит вычурный крест. По-моему, это очень странно: разве ясновидящая может быть христианкой? Мне всегда казалось, что одно исключает другое. Или в жизни все гораздо сложнее?

Возможно ли, что и мой отец, и моя мать оба виновны в трагедии, произошедшей десять лет тому назад?

Возможно ли, что мама бросила меня, но при этом продолжает любить?

Я кошусь на Серенити. Вот она сидит со своими чудовищными розовыми волосами, одетая в плотно облегающий пиджак с леопардовым рисунком, что делает ее похожей на человека-сосиску. Она напевает песню Ники Минаж, перевирая все слова; да у нее и радио-то выключено. Над такими, как Серенити, легко насмехаться, но мне нравится, что она не склонна извиняться: ни когда ругается при мне последними словами; ни когда люди в лифте пялятся на ее боевую раскраску (я бы сказала, это особый стиль – смесь макияжа гейши и клоуна); ни даже когда – и это следует отметить отдельно – совершила колоссальную ошибку, которая стоила ей карьеры. Может, она и не слишком счастлива, но явно из породы оптимистов. Чего обо мне никак не скажешь.

– Можно задать вам вопрос?

– Конечно, дорогая.

– В чем смысл жизни?

– Ничего себе вопрос! Да это же целая философия. Вопрос – это: «Эй, Серенити, может, заедем в „Макдоналдс“?»

Я не дам ей так легко сорваться с крючка. Не может же человек, все время общающийся с духами, болтать только о погоде и бейсболе.

– Я думала, ясновидящие в курсе.

Она вздыхает:

– По словам Десмонда и Люсинды, моих духов-проводников, Вселенная хочет от нас двух вещей: чтобы мы сознательно не причиняли вреда ни себе, ни другим и чтобы мы были счастливы. Они говорили мне, что якобы люди все усложняют без необходимости. Но я не сомневаюсь: они скармливали мне ложь. По-моему, все не так просто, тут должно таиться нечто большее. Но если даже я права, думаю, мне пока не положено этого знать.

– А если для меня смысл жизни в том, чтобы узнать, что случилось с мамой? – спрашиваю я. – Вдруг только это принесет мне счастье?

– Ты уверена?

Не вижу смысла продолжать бесполезный разговор и поэтому включаю радио. Мы уже на окраине города, и Серенити высаживает меня около стойки, где я оставила свой велик.

– Дженна, хочешь, поужинаем вместе? Я заказала всякой китайской еды навынос.

– Ой нет, спасибо, – отказываюсь я. – Меня ждет бабушка.

Пока Серенити отъезжает, я не двигаюсь с места. Ни к чему ей видеть, что я направляюсь вовсе не домой.

Полчаса уходит на поездку к заповеднику и еще двадцать минут, чтобы пробраться сквозь кустарник к месту, где растут фиолетовые грибы. Щека продолжает гореть, я ложусь на мягкую траву и слушаю, как ветер шелестит ветвями у меня над головой. Смеркается, день постепенно сливается с ночью.

Вероятно, я получила легкое сотрясение мозга, потому что ненадолго отключаюсь, а когда просыпаюсь, вокруг темно, фонарика на велосипеде нет. Бабушка меня просто в порошок сотрет за пропущенный ужин. Но оно того стоило, потому что мне приснилась мама.

Во сне я была совсем маленькой, еще ходила в детский сад. Мама отправила меня туда, считая ненормальным, что трехлетний ребенок общается только со взрослыми и слонами. Наша младшая группа ездила на экскурсию в заповедник для знакомства с Маурой. После этого дети рисовали ни на что не похожих зверей, а воспитатели хвалили их, не считаясь с тем, насколько абсурдными с точки зрения биологии были изображения: «Какой он красивый, розовый! А здорово ты придумал сделать слонику два хобота! Молодец!» Мои рисунки были не только точными, но и подробными, вплоть до мельчайших деталей: я изобразила шрам на ухе Мауры так же, как делала мама, и волнистые волоски на ее хвосте, хотя все остальные дети из моей группы вообще не заметили, что они есть. Я точно знала, сколько ногтей на каждой ступне у Мауры (по три на задних ногах, и по четыре на передних). Воспитательницы мисс Кейт и мисс Харриет похвалили меня и сказали, что я просто маленький Одюбон, хотя в то время мне было совершенно непонятно, что они имеют в виду.

В остальном я оставалась для них загадкой: не смотрела телевизор, не слышала про «Улицу Сезам» и не могла отличить одну диснеевскую принцессу от другой. В большинстве случаев наставницы относились к пробелам в моем воспитании спокойно: это ведь была младшая группа детского сада, а не подготовительная. Но однажды, дело было незадолго до какого-то праздника, нам раздали по листу белой бумаги и попросили каждого нарисовать свою семью. Потом мы должны были сделать для картинки рамку из макарошек, обрызгать ее золотой краской и преподнести свое творение в подарок родителям.