Другие дети сразу взялись за дело. На листах появились совершенно разные типы семей: Логан жила с одной только мамой; у Ясмины было два отца; у Слая – младший братик и еще двое старших, у которых была другая мама. То есть братья и сестры перетасовывались, но общая картина складывалась такая: если в семье и есть дополнительные члены, то это дети.

Я же изобразила себя в окружении пяти родителей. Там были отец в круглых очочках, мама с огненно-рыжим хвостом, а также Гидеон, Грейс и Невви – все в шортах цвета хаки и красных футболках с логотипом заповедника.

Мисс Кейт присела рядом со мной:

– Кто все эти люди, Дженна? Это твои бабушки и дедушка?

– Нет, – ответила я и показала: – Вот моя мама, а это папа.

В результате, когда детей забирали домой, маму отозвали в сторонку.

– Миссис Меткалф, – сказала ей воспитательница, – кажется, Дженна немного путается в родственных связях. – И она показала ей мой рисунок.

– Но, по-моему, тут все совершенно правильно, – возразила мама, – эти пятеро взрослых заботятся о Дженне.

– Проблема не в этом, – пояснила мисс Харриет и указала на по-паучьи расставившие ножки корявые буквы, с помощью которых я попыталась подписать, кто эти люди. Там были мама, державшая меня за одну руку, и отец, взявший за вторую. Только слово «папа» стояло не под фигуркой в очках. Папа был задвинут в угол, к самому краю листа.

В том, как я нарисовала эту маленькую счастливую семейку, запечатлелись либо мои мысли о желаемом, либо бесхитростные наблюдения трехлетки, которая замечает больше, чем от нее ожидают.

Нужно найти маму раньше, чем это сделает Верджил. Может быть, я смогу спасти ее от ареста, предупредить, и на этот раз мы убежим вместе. Так и будет, я пойду наперекор частному сыщику, который зарабатывает на жизнь, раскрывая чужие тайны. Ведь мне известно кое-что такое, чего не знает он.

Во время сна под деревом всплыло на поверхность сознания то, о чем я, наверное, всегда догадывалась. Я знаю, кто подарил маме ту подвеску и почему мои родители тогда ссорились. Знаю, кого подсознательно хотела считать своим отцом все эти годы.

Мне нужно найти Гидеона.

Наблюдая за животными в дикой природе, мы часто не догадываемся, что слониха беременна, пока не подходит время родов. Молочные железы начинают набухать примерно на двадцать первом месяце, но до того, не сделав анализ крови или не имея информации, что около двух лет назад с этой самкой спаривался какой-нибудь самец, предсказать появление на свет малыша очень трудно.

Кагисо было пятнадцать лет, и мы только недавно заметили, что у нее скоро родится слоненок. Мои коллеги каждый день разыскивали ее, чтобы узнать, произошло это или нет. Их интерес был чисто академическим, а вот я принимала судьбу Кагисо близко к сердцу. Наверное, потому, что и сама была беременна.

Правда, тогда я этого еще не знала. Замечала только, что устаю больше обычного и чувствую себя вялой в жару. Работа, которая раньше придавала сил, теперь казалась рутиной. Если мне случалось заметить что-нибудь необычное, в голове сразу проносилась мысль: «Интересно, а что сказал бы об этом Томас?»

Я уверяла себя, что мой интерес к нему обусловлен лишь тем, что он оказался первым из коллег, кто не стал насмехаться над моими исследованиями. Когда Томас уехал, осталось воспоминание о мимолетном летнем романе – этакая безделушка, которую я буду доставать из тумбочки и рассматривать всю оставшуюся жизнь, как могла бы хранить привезенную из отпуска на море ракушку или билет на бродвейский мюзикл. Если бы даже мне захотелось проверить на практике, выдержит ли хрупкий каркас из одной проведенной вместе ночи груз полновесных отношений, это было в принципе невозможно. Он жил на другом континенте, у каждого из нас были свои научные интересы.

Правда, как заметил на прощание Томас, у нас не та ситуация, когда один изучает слонов, а другой пингвинов. А если учесть травмы, полученные слонами при жизни в неволе, то в его заповеднике можно наблюдать не меньше смертей и траурных ритуалов, чем в дикой природе. Так что перспективы моих исследований не ограничивались областью Тули-Блок в Ботсване.

После того как Томас вернулся в Нью-Гэмпшир, мы продолжали общаться посредством тайного кода научных статей. Я отправила ему детальные записи о стаде Ммаабо, которое и через месяц после гибели своей предводительницы продолжало навещать ее останки. В ответ он прислал историю о смерти одной из своих слоних: когда это случилось, три ее компаньонки несколько часов стояли в сарае, где она умерла, и пели над телом поминальные песни. На самом деле, написав: «Это может тебя заинтересовать», я имела в виду: «Я по тебе скучаю». А он, сообщив: «Вчера я вспоминал о тебе», хотел сказать: «Думаю о тебе постоянно».

Создавалось впечатление, что ткань, из которой я соткана, порвалась, и Томас был единственной ниткой подходящего цвета, которой этот разрыв можно было заштопать.

Однажды утром, выслеживая Кагисо, я заметила, что она отделилась от стада. Я начала рыскать по округе и обнаружила слониху приблизительно в полумиле от остальных. Разглядев в бинокль небольшой комок у ее ног, я побежала на более удобное место, откуда можно было лучше все рассмотреть.

В отличие от большинства слоних в дикой природе, Кагисо рожала одна. Соплеменницы не окружали ее, издавая какофонию радостных трубных звуков, не хлопали по бокам, как при воссоединении семейства, принимающего в свое лоно нового члена, когда все старые тетушки спешат посмотреть на младенца и пощипать его за щечки. Да и сама Кагисо тоже не выражала радости. Она толкала неподвижного слоненка ногой, пытаясь заставить его встать; протянула хобот и взялась за хоботок малыша, но тот безвольно выскользнул из ее хватки.

Мне уже приходилось видеть случаи, когда слоненок рождался слабым и ему требовалось больше получаса, чтобы встать на ноги и неуверенно заковылять рядом с матерью. Я прищурилась, пытаясь разглядеть, поднимается ли грудная клетка слоненка, дышит ли он. Но лучше бы я присмотрелась к посадке головы Кагисо, к тому, как отвисла у нее нижняя губа и поникли уши. Вся она выглядела как в воду опущенной. Слониха уже знала то, что мне пока было еще не ясно.

Я внезапно вспомнила Лорато, которая неслась вниз по холму, чтобы защитить своего взрослого сына, получившего смертельное ранение.

Матери необходимо о ком-то заботиться.

Если у нее забирают ребенка – и не важно, новорожденный он или уже достаточно взрослый, чтобы иметь собственных детей, – разве может она после этого называться матерью?

Глядя на Кагисо, я поняла: она не просто потеряла малыша. Она потеряла себя. И хотя изучение скорби у слонов было темой моей научной работы, хотя я много раз видела, как умирают слоны в природе, и бесстрастно описывала сопутствующие этому обстоятельства, как подобает стороннему наблюдателю, сейчас я не выдержала и заплакала.