Вечерело, когда они добрались до своего — ну, скажем, стойбища — и были встречены радостным смехом и объятиями. Гнедой старожил искоса глянул на гнедого новичка: Вижу, ссадину у тебя на спине помазали мазью, а самого выпустили попастись на три ночи, считая с пятницы, это самое верное средство.

Покуда беженцы возвращались к своим домашним очагам, а жизнь, как принято выражаться, мало-помалу входила в прежнее русло, с необыкновенной силой разгорелась научная дискуссия о причинах, побудивших полуостров in extremis,[26]когда катастрофа казалась уже совершенно неминуемой, изменить траекторию своего движения. Придти к единому мнению по этому вопросу не удалось, гипотезы высказывались самые полярные, непримиримо противоречившие друг другу, что, выражаясь математическим языком, поспособствовало несократимости ученых мужей, принимавших участие в споре.

Первая гипотеза отстаивала абсолютную непреднамеренность нового курса, исходя из того, что полуостров двинулся строго перпендикулярно к предыдущей траектории, что решительно исключало самую возможность некоего, скажем так, волевого акта, тем паче, что непонятно было, чьей воле можно его приписать, поскольку никто не возьмет на себя смелость предположить, будто неимоверная громада земли и камня, на которой суетятся несколько миллионов человек, может обрести путем простого сложения или взаимоумножения разум и способность рассчитать курс с такой невероятной — так и хочется сказать «дьявольской» — точностью.

Другая гипотеза доказывала, что смена курсов, которыми движется полуостров будет всякий раз происходить под новым прямым углом, что позволяет допустить невероятную возможность того, что он вернется в исходный пункт, но лишь после того, как пройдет полный цикл этих последовательных смещений, которые, начиная с какого-то определенного момента, будут измеряться миллиметрами и в конечном итоге приведут его в точности в ту самую точку, откуда он начал дрейф.

Третья гипотеза предполагала существование сильного электромагнитного поля, излучаемого полуостровом, которое при приближении к постороннему и достаточно объемному предмету начинает действовать, запуская процесс своеобразного отталкивания, каковое следует, впрочем, понимать не в общеупотребительном смысле, а — заимствуя автомобильный термин — как боковой занос, то есть неуправляемое скольжение. Причины того, почему это скольжение идет по направлению к северу или к югу, ускользнули от внимания исследователей.

И наконец четвертая, идущая вразрез со всеми прочими, гипотеза, опираясь на понятие «метапсихоза», утверждала, что полуостров избежал столкновения, благодаря тому, что в последнюю долю секунды возник новый вектор движения, образованный концентрацией индивидуальных чувств — прежде всего отчаяния, ужаса и жгучего желания спастись — охвативших всех тех, кому эта катастрофа грозила гибелью. Объяснение имело большой успех, особенно возросший после того, как в целях приближения его к постижению простых, не обладающих специальными познаниями людей, автор доктрины провел параллель с известным физическим феноменом, когда пучок солнечных лучей, собранных в фокус благодаря двояковыпуклой линзе, выделяет тепловую энергию. Не то ли происходит и в данном случае, когда на место линзы, многократно усиливающей воздействие света, приходит сгусток коллективной воли, в кризисный момент концентрирующейся, стимулирующейся и доходящей до пароксизма. Вздорность такой аналогии никого не смутила, напротив — многие сейчас же задались целью отныне и впредь объяснять феномены духа, души, воли, психической и нервной деятельности физическими терминами и понятиями, даже если концы с концами решительно не сходились. Гипотезу изучали и развивали с тем, чтобы применить её основополагающие принципы к нашей повседневности, и прежде всего — к деятельности политических партий и к спортивным соревнованиям, если упоминать лишь две сферы нашей деятельности.

Нашлись, разумеется, и скептики, твердившие, что о праве на существование всех этих гипотез судить можно будет лишь спустя несколько недель и лишь в том случае, если полуостров не изменит своего нынешнего направления, которое приведет его в створ между Гренландией и Исландией, места неблагоприятные для испанцев и португальцев, привыкших к мягкому, теплому и умеренному климату. Если это произойдет, то единственным логическим выводом из всего вышеизложенного будет: путешествие лишено смысла. С другой стороны, налицо — чересчур упрощенный подход к проблеме, ибо каждое путешествие существует не само по себе, но заключает в себе множество иных, и если одно из них представляется столь бессмысленным, что мы чувствуем себя вправе сказать: Да ну его к черту, то хотя бы здравый смысл, голос которого вечно заглушается нашей ленью или предубеждением, должен бы побудить нас убедиться в том, что и составляющие того путешествия, о котором идет речь, также не представляют ни малейшей ценности и значения не имеют. Совокупность этих соображений советует нам воздержаться от окончательных выводов и скороспелых суждений. Путешествия идут друг за другом чередой и при этом сливаются воедино, в точности как поколения людей: случается, что, ещё не перестав быть внуком, ты становишься дедом, пребывая одновременно и отцом. И никуда не денешься.

Жозе Анайсо произвел некоторые вычисления, проложил маршрут так, чтобы избежать отрогов Кантабрийских гор, и доложил о результатах: От Палас-де-Рея, где мы находимся, до Вальядолида будет километров четыреста, а оттуда до границы — ой, простите, тут на карте есть ещё граница! — ещё четыреста, итого выходит восемьсот, долгий путь, если на лошади, да ещё шагом. Извините! — перебила его Мария Гуавайра, у нас теперь пароконный экипаж и поедем мы не шагом, а рысью. Конечно, если двоих впрячь, начал Жоакин Сасса и вдруг осекся, как человек, внезапно осененный некой ослепительной догадкой, и расхохотался: Как забавно получилось, машину, прозванную мною Парагнедых, мы бросили, а на другой паре гнедых теперь снова пускаемся в путь, и я предлагаю назвать нашу галеру в честь её предшественницы, это будет справедливо и де-факто и де-юре, так, кажется, говорится на латыни, на языке наших далеких предков, которого я не знаю. Парагнедых жует сено, ссадина на спине у одного затянулась окончательно, а другой, если не помолодел, то явно окреп и приободрился и, хоть держит голову не так высоко и гордо, как его напарник, но стесняться его не приходится. Когда стих общий смех, Жоакин Сасса продолжил: Ну, так вот, на паре сколько примерно мы будем делать в час? Лиги[27]три, отвечает Мария Гуавайра. Стало быть, по-новому считая — пятнадцать километров? Точно. Десять часов по пятнадцать километров — это сто пятьдесят, то есть, меньше чем за трое суток доберемся до Вальядолида, а ещё через трое — будем в Пиренеях, это быстро. План хорош, говорит Мария Гуавайра, поджавши губки, особенно если ты задался целью загнать лошадей как можно скорей. Ты же сама сказала. Я сказала — по ровной местности, и в любом случае никакая лошадь десять часов бежать не может. Мы им будем давать роздых. Хорошо, что не забыл, отвечает Мария Гуавайра, и по её ироническому тону можно судить о том, что она раздражена.