В эти самые дни настал третий исход.

Первый, о котором в должном месте представлены были исчерпывающие сведения, начали иностранные туристы, в панике устремившиеся прочь от того, что теперь по прошествии времени, кажется опасностью столь ничтожной трещина рассекла тогда пиренейские горы от вершин до самого моря, и очень жаль, что она не остановилась на этом, и что дело этим не кончилось: представьте себе, как тщеславилась бы Европа, получив каньон, по сравнению с которым Ниагара — не более, чем жалкий ручеек. Во втором исходе приняли участие, главным образом, власть и деньги имущие — это случилось после того, как стало ясно, что полуостров, хоть и медленно, но неотвратимо отделяется от континента, доказывая при этом довольно убедительно, сколь шатки и непрочны идеи и структуры, почитавшиеся незыблемыми. Именно тогда стало очевидно, что конструкция нашего общества при всей своей сложности это карточный домик, который только с виду кажется надежным: дуньте — и рассыпется он по столу. И продолжая сравнение, скажем, что стол в данном случае и впервые в истории взял да и стронулся сам, своей волей, и что же нам остается, Господи Боже, как не бежать, спасая драгоценное достояние наше и не менее драгоценную жизнь?!

А третий исход, о котором мы повели речь прежде чем упомянуть вкратце о двух предыдущих, состоял из двух компонентов или, если угодно, проходил в два этапа, столь различных меж собой по самым основополагающим признакам, что, по мнению иных, следует считать их не частями единого целого, но отдельными явлениями — исходом третьим и исходом четвертым. Завтра — то есть в отдаленном будущем — историки, посвятившие себя изучению процессов, не в переносном, а в самом буквальном смысле преобразивших лицо земли, установят окончательно, есть ли основания для разделения, на котором кое-кто с жаром настаивает уже сегодня, и нам остается лишь уповать на взвешенность грядущих суждений и беспристрастие оценок. А нынешние критики уверяют, что было бы совершенно некорректно валить в одну кучу такие несопоставимые по природе и масштабу вещи, как бегство миллионов людей с побережья вглубь страны и отъезд нескольких тысяч за границу, на том лишь основании, что процессы эти совпали по времени. В этом научном споре мы не собираемся становиться на чью-либо сторону и уж подавно — выносить свое просвещенное суждение, ограничившись лишь тем, что заметим: участники третьего и четвертого исходов обуяны были одним и тем же страхом, но многоразличны были способы и средства борьбы с ним.

В первом случае мы имеем дело прежде всего с людьми неимущими, которые под давлением суровых обстоятельств и не менее суровых властей принуждены были перебраться в иные края, спасая прежде всего жизнь, причем весьма традиционными способами — уповали на то, что им повезет, а кривая вывезет, фортуна улыбнется, Господь не попустит, царица же небесная примет под свой покров, верили в счастливую звезду, в удачу, в чудо, в освященную ладанку на шее и во многое другое, что мы за неимением места перечислять не будем и что в конечном итоге сводилось к емкой формуле: Еще не пришел мой час. Были и другие — они располагали доходом средним и высоким, а главное — таким, который легко обратить в наличность, а во вторую волну не попали, потому что решили выждать и посмотреть, как все обернется, теперь же, осознав, что ждать больше нечего и надежд на благоприятный оборот не остается, до отказа заполнили самолеты нового воздушного моста, каюты и палубы лайнеров, танкеров, сухогрузов и всего, что могло плыть своим ходом, а обо всем том, что при этом происходило, мы лучше умолчим, набросив завесу сострадания на творившиеся козни, интриги, предательства, прямые преступления — известно, что были случаи убийства с целью завладения билетом — и описывать в подробностях эту безрадостную картину не станем, ибо помним, что мир таков, каков он есть, и верхом наивности было бы ждать от него чего-либо иного. И все же, по зрелом размышлении, все оценив и взвесив, предполагаем мы, что в трудах грядущих историков отмечены будут именно четыре, а не три исхода — и не потому, что силен будет зуд классификаторства, а по очевидной необходимости не смешивать божий дар с яичницей.

Оговоримся, впрочем, что в нашем кратком анализе могло, пусть и помимо нашей воли, проявиться известное воздействие манихейства — то есть обнаружиться склонность к идеализации низших классов и недоброжелательство по отношению к верхам общества, к которым злорадно приклеивается без достаточных на то оснований ярлык богатых и могущественных, а это порождает злобу и ненависть, равно как и то недостойное чувство, которое называется завистью и служит источником всех зол и бед. Да, конечно, есть на свете бедные, с этим очевидным фактом не поспоришь, но не следует переоценивать их, тем более, что они не являются и никогда не являлись образцом смирения, терпения, сердцем воспринятой порядливости. И тот, кто находясь вдали от здешних мест и событий, вообразит, будто все эти покинувшие родные очаги иберийцы, сгрудившиеся вповалку в больницах, школах, пакгаузах, казармах, бараках и времянках, в палатках, которые удалось реквизировать для них или были предоставлены армией, эти люди вкупе с ещё более многочисленной толпой вовсе не нашедших себе пристанища и ночующих под мостами, под деревьями, в брошенных автомобилях, а то и просто в чистом поле — вообразит себе, говорю, будто они — чистые ангелы, к которым нисходит сам Господь, много знает, вероятно, о Господе и об ангелах, но о том, что такое люди, не имеет ни малейшего понятия.

Не будет преувеличением сказать, что ад, в мифологические времена равномерно распределявшийся по всему полуострову, как было описано в начале нашего повествования, сконцентрировался ныне в полосе шириной километров тридцать, протянувшейся с севера Галисии до Алгарве, с запада у неё безлюдные места, причем, если честно сказать, мало кто верит, что они погасят удар. Повезло испанцам: их правительству нет никакой надобности покидать Мадрид, так удобно и безопасно расположенный во внутренних районах страны, а чтобы найти правительство португальское, следует отправляться в Элвас, в городок, который, если прочертить по меридиану более-менее прямую горизонталь, окажется наиболее отдаленным от Лиссабона и от побережья. Беженцы недоедают, недосыпают, старики умирают, дети кричат и плачут, мужчинам негде взять работу, женщины везут весь воз на себе — случаются ссоры, вспыхивают злобные перебранки и драки, бывает, что воруют еду и одежду, а то и грабят друг друга, а вдобавок ко всему — кто бы мог подумать — установилась в этой среде необыкновенная вольность нравов, этакая моральная распущенность, превратившая лагеря для беженцев в форменные вертепы, где бог знает что происходит, и подается отвратительный пример подрастающему поколению, которое своих родителей ещё помнит, но не заботится, от кого и с кем и где оно само зачинает потомство. Разумеется, этот аспект проблемы — не так важен, как кажется на первый взгляд, если судить по тому, как мало внимания уделяют нынешние историки периодам, которые этим ли, тем ли напоминают переживаемый момент. Да и потом вовсе не исключено, что буйство плоти, проявляющееся в кризисные эпохи, отвечает глубинным интересам человечества и отдельного человека, в благополучные периоды затравленных требованиями морали и нравственности. Постулат весьма сомнителен и противоречив, а потому, ни на чем не настаивая и оставив его, двинемся дальше: сделали наблюдение — и довольно с нас, с беспристрастных наблюдателей.