расчет, но основанный на мести. Ему хотелось, конечно, взять надо мною верх. В открытой литературной схватке это не вышло, так он решил победу купить (чужими, правда, деньгами). Видно, Александр Сергеевич не забыл торговли аллигаторовой грушей! Тот урок он крепко запомнил. И теперь-то понял, что все его журнальные затеи ничего не стоят против «Пчелы». Как говорит Греч: добавить к «Пчеле» подписчиков трудно, ибо едва ли есть больше грамотных людей в России! Ни у кого столько читателей нет, и это я их собрал! В одночасье стать редактором самой большой газеты империи — это дорогого стоит. Поболее 40 тысяч ассигнациями. Расчет Пушкина верный, а что вместо Греча он меня выгнать хочет — так для него это справедливо: я же ему место в «Пчеле» обещал, мне и отдавать!..

Горькая усмешка кривит мне губы: Эх, Александр Сергеевич, Александр Сергеевич! А кого бы вы гнали, коли б узнали, кто помогал полиции ловить Кюхельбекера? Но, верно, это не так страшно, как писать рецензию на вашего «Годунова»? Тем более, что у Греча имеется собственная типография! Неужто отложенная публикация вашей пиесы была вам важнее дружбы? Важнее Просвещения и наших планов?.. Пьесе теперь опубликована, а вот дружбу восстановить нельзя. Да и о чем тут говорить, если Пушкин готов взять самое дорогое что у журналиста есть — его газету, его дело? И будь я в денежной кабале — могло бы и выйти это коварство.

Ослепление талантом — явление распространенное, таланту публика прощает и простит все. Пусть гений Пушкина сверкает, но в нем нет самой главной грани — умения любить. А для меня такой человек теряет всякое очарование.

P.S. Видимо Александр Сергеевич все-таки чувствовал со своей стороны необходимость объясниться. И вслед за письмами Греча появилось вдруг послание Пушкина. Если в нем было то, что я хотел услыхать от бывшего друга, то письмо сильно опоздало. Если ж нет — то деловые предложения мне уже неинтересны. В обоих случаях читать мне письмо не хотелось. Я достал из бюро пачку, в которой были сохранены все письма поэта, накопившиеся за полтора года нашей дружбы. И вместе с последним их все принял камин, жарко горевший в моем доме в Мызе Карлова, близь Дерпта, поздней осенью 1832 года.