Девочка-подросток в первую очередь — объект оценки, прочитал он. Она одинаково восприимчива и к критике, и к лести. Она — экспонат, которому присваивают тот или иной класс. Грудь, ягодицы, походка, одежда.

Ее подростковое “я” — это всегда версия ее самой, подобно фальшивой улыбке в сверкающем лезвии бритвы.

Повзрослев, она будет вспоминать годы отрочества как некую неясную болезнь. Как инфекцию, от которой ей так и не удалось до конца излечиться.

Запись была датирована началом девяностых, когда Луве еще учился на психолога. Дневник он нашел зажатым между книгами по психологии развития; должно быть, он попал туда по ошибке, после переезда.

Фальшивая улыбка в сверкающем лезвии бритвы, подумал Луве и закрыл дневник. Во всяком случае, формулировка точно его собственная.

Он вышел в коридор и направился к кабинету, в котором проводились сессии психотерапии.

После того как Свен-Улоф Понтен забрал Алису, группа как будто наполовину опустела.

Луве вошел и сел. Четыре оставшиеся девочки сидели тихо как мыши.

— Давайте поговорим о том, что случилось. Говорить может, кто хочет, но по очереди. Кто начнет?

Руки подняли все четыре, и Луве дал слово той, что успела первой.

— Почему легавые увезли Эркана? — спросила девочка.

— Его задержали и пока отстранили от работы. И, мне кажется, не стоит строить предположения, не зная, что произошло. Вечером придет его сменщик.

— Полицейские нашли Фрейю?

Луве энергично затряс головой.

— Нет, но даю вам честное слово: как только я что-нибудь о ней узнаю, вы будете первыми, кому я скажу. Сейчас важнее всего, как вы себя чувствуете…

— А Повелителя кукол полиция нашла? — перебила его одна из девочек.

— Насчет него я тоже не знаю.

Окно, перед которым сидела девочка, выходило на бурый склон, поднимавшийся к лесу, и Луве показалось, что там что-то движется. Кролик?

Похоже на кролика, но зверек быстро исчез.

Там один мужик разводит кроликов.

Луве почти дословно помнил, что Нова рассказывала по время последней сессии.

Я пошла туда, взломала дверь и свернула крольчонку шею. Потом мы его похоронили в лесу. Хотите — проверьте. Мы там крестик поставили — связали две палочки резинкой для волос.

Луве кашлянул.

— Напоминаю: если хотите — можете высказаться.

— Я хотела спросить про Нову, Мерси и Фрейю, — сказала следующая девочка, и ее соседка согласно закивала. — Здесь как-то пусто стало. Понимаете, да?

Ее прервал короткий стук в дверь.

— Да? — сказал Луве. На пороге стояла бывшая терапевт Фрейи.

— У вас найдется минутка?

Луве поднялся и вышел.

Терапевт задумчиво смотрела на него.

— Ко мне только что заходила уборщица… Утром она убирала в комнате Алисы и нашла вот это. — И она протянула Луве черную майку.

— Ну да, девочки часто затыкают вентиляцию, когда с фабрики тянет вонью.

Терапевт вздохнула.

— Это не Алисы. Это майка Фрейи.

Луве вгляделся в майку. На груди большими красными буквами значилось “Голод”.

— Любимая майка Фрейи, — сказала женщина. — Как по-вашему, Алиса может что-нибудь знать об исчезновении Фрейи?

Кевин не знал, насколько он может распространяться, но спросила-то Вера.

— Луве Мартинсон проходит по программе защиты свидетелей, — начал он. — И не далее как полтора года назад, весной 2011 года, его звали по-другому.

— И что это значит?

— Пока неясно, но что-то там было… Может быть, он выступил свидетелем.

В машине Веры пахло сигариллами, как в отцовской. Для Кевина этот запах с детства означал безопасность.

Ему давно уже хотелось задать один очень важный вопрос, но Кевин долго не знал, как его сформулировать. Сейчас вопрос наконец оформился.

— У вас с папой были отношения?

Ответ оказался быстрым и коротким.

— Да, — сказала Вера и выбросила окурок в окно.

Ее ответ словно подтвердил его неясные догадки. Кевин ощутил облегчение.

Представил себе их вместе.

Клинт Иствуд и Хелен Миррен.

Вера и его отец почти тридцать лет работали вместе, близко общались, и Кевин без особого труда представил их в одной постели.

То, что он услышал, вдруг показалось ему само собой разумеющимся.

— И долго?

Вера завела мотор.

— Начали, когда были подростками. Закончили лет пятнадцать-двадцать назад.

Как там мама сказала? Ей было всего тринадцать… Мокрощелка паршивая.

Вера вырулила с парковки.

— Ты злишься?

— Нет, на вас — нет. — Кевин открыл бардачок, где лежали сигариллы. — Можно одну?

Вера кивнула.

Пока Вера гнала машину через квартал высоток, оба молчали. Кевин закурил и опустил окошко.

— Как там Себастьян? — спросила Вера.

Кевин рассказал про те выходные, на Гринде, и как он, подросток, заявил, будто Себастьян всю ночь лез к нему обниматься и не давал спать.

И как папа и Вера отругали Себастьяна.

— Мы все не так поняли, поторопились. — Вера выехала на Нюнесвэген и поехала на север, в город.

Державшаяся несколько часов сухая погода кончилась, снова зарядил дождь. Кевин воспринимал каждую каплю как личное оскорбление. Он где-то читал, что шведы в представлении многих иммигрантов вечно жалуются на погоду. Впустую тратят энергию на то, на что не могут повлиять. Может быть, он совершает ту же ошибку, роясь в отцовском прошлом. Сладить со смертью он все равно не в силах.

А тайны будут всегда.

Вера кашлянула.

— Я в последнее время много думаю о Себастьяне… Может быть, я слегка категорична, но мне кажется, у него мания величия.

— Сильно сказано, — отозвался Кевин, хотя ему казалось, что все еще сложнее.

Побывав у Себастьяна, Кевин озаботился узнать побольше о словах “ути” и “сэкаи”. По-японски это значило “дом” и “мир” соответственно; так Кевин получил намек на возможную проблему Себастьяна.

— Он отказывается разговаривать со мной, — продолжала Вера. — Но постоянно дает понять, что у него в жизни есть некая миссия, столь великая, что по сравнению с ней все наши занятия не имеют смысла. И пока он убеждает себя в своем великом предназначении, он палец о палец не ударит, чтобы устроить повседневную жизнь. Найти какую-нибудь обычную работенку. — Вера стукнула по рулю. — Реалистичную цель в жизни, какой бы малой она ни была. Вот что мне делать?