Сорокин и сам думал об этом всё время.

– Не могу ответить! Думаю только, что сыграло роль то, что мы за полтора месяца, пока ехали, ни я, ни полковник ни разу никого не ударили, в смысле – по морде.

– А что за полковник?

– Полковник Адельберг.

– Александр Петрович?

– Да, а вы его знаете?

– Лично незнаком, но видел на одном собрании, и он прошёл по отчетам нотариата… откупил вторую половину дома, где живёт. У прежнего хозяина. До войны они занимал весь дом, а потом жена продала половину, видимо, деньги были нужны… «Хорошо, – подумал про себя Сорокин. – Значит, чехи его не расстреляли, а Огурцов зря бегал вокруг станции… А ведь знал, стервец, уверен, что он всё знал! Наверное, со мной, поручиком, ему было свободнее творить свои дела, чем с полковником!»

– А вы не виделись?

– С Адельбергом? Нет, я и не разыскивал его… – Он недавно установил дома телефон, хотите?..

– Нет! – твёрдо сказал Сорокин и подумал: «Я же его бросил!»

– И на собрания вы не ходите! Знаете, сколько тут проходит разных собраний: монархисты, легитимисты, даже мушкетёры появились, защитники Её Величества, – Иванов хмыкнул, – или Его Величества.

Сорокин смущённо молчал. Он много слышал о том, что осевшие в Харбине офицеры и другие эмигранты образовали во множестве политические организации и даже партии, ему хотелось прийти, послушать, но он не понимал, что с этим делать дальше, и поэтому не решался.

– Вы о чём думаете, Михаил Капитонович?

– Да так… Я рад, что у Александра Петровича всё сложилось хорошо!

– Да, не частый случай: и сам вернулся, и жена дождалась, и мальчишка подрос…

Михаил Капитонович улыбнулся.

– Александр Петрович рассказывал, что ни разу не видел сына, он родился…

– И он уверен, что это его сын? – саркастически ухмыльнулся Иванов.

Сорокин обиделся:

– Он – уверен!

– Ну ладно, ладно! Будем считать, что у вашего Александра Петровича действительно всё хорошо! Не частый случай! – повторил Иванов и вдруг спросил: – А кстати, как вы отпраздновали… в прошлую субботу?

Сорокин опять улыбнулся, воспоминания о венчании Георгия Вяземского и Натальи Румянцевой, крестинах новорождённой Полины Сергеевны Серебрянниковой теплом отозвались в его душе. И каков был сюрприз? Во-первых, Давид Суламанидзе был не только шафером, а, конечно, тамадой, и ещё – он готовил стол. Сорокин уже не помнил, как назывались блюда, но всё было «изюмительно» вкусно! Это слово Суламанидзе так и произносил, и гости про себя стали называть его «наш Изюмчик». Сюрприз же заключался в том, что на один день приехал Штин. Крепкий, загоревший и слегка пьяный. Он успел съездить в магазин и приодеться и предстал перед гостями просто красавцем. За столом они говорили, Сорокин рассказал Штину о своих приключениях у Гвоздецкого и с замиранием сердца сообщил о том, что Гвоздецкий покончил с собой. Он ждал любой реакции от Штина, но только не такой: тот помрачнел и сказал, что это очень плохо, когда такие офицеры так кончают: «Вот что значит заниматься не своим делом!» Его мнение поразительно сошлось с мнением следователя Иванова. Сказав это, Штин немного подумал и добавил: «Мыслю, что господин Гвоздецкий застрелился не сам по себе!» Сорокин удивился. Штин задумчиво и внимательно смотрел в глаза: «Гвоздецкий был очень сильный и целеустремлённый человек. Он не мог просто так взять и разувериться, да ещё и наложить на себя руки. Кто-то ему помог! Есть тут для этого какая-то сила, мы тут не одни!» От этих слов у Михаила Капитоновича испортилось настроение, и в голову пришла мысль, что сам он живёт как-то не так, что он просто плывёт по течению вместо того, чтобы… Но Штин его успокоил: «А что вы, Миша, можете поделать? Не горюйте! Главное – живите, раз Господь дал нам жизнь! Мог и отобрать!» Ещё одному сюрпризу порадовались и Вяземский, и Суламанидзе, и Сорокин: вместе со Штином приехал совершенно неузнаваемый Одинцов. Все помнили шустрого, худенького крестьянского мальчишку в болтавшейся униформе и хлюпающих сапогах, а Одинцов пополнел, набриалинил пробор и отпустил щёгольские усики с закрученными, подвитыми кончиками. Рядом со Штином Одинцов был тем же исполнительным денщиком, но когда отдалялся – ходил гоголем.

Очень даже было смешно.

Иванов побарабанил пальцами по столу.

– Что будем делать, если это действительно ваш знакомец, Митька Плющ, он же Дмитрий Огурцов, Михайлов сын?

Сорокин не успел ответить, потому что в кабинет стремительно, как и в прошлый раз, вошёл Ли Чуньминь. Сорокин встал.

– Итак, господа, я добился, чтобы во всех управлениях городской полиции установили телефонные аппараты, – сказал он, опустив приветствия и поклоны. – Как вы себя чувствуете? – обратился он к Иванову.

– Спасибо, вполне терпимо! – Иванов сказал это спокойно, без ставших привычными для Сорокина, когда тот разговаривал с начальниками, суетливых кривляний.

– Вот и хорошо! – отреагировал Ли Чуньминь. – Есть новость, господа! Нашли труп полицейского, которого вы посылали тогда за каретой, он задушен.

– А где нашли?

– Рядом с переездом через железную дорогу, недалеко от Мостовой улицы. Разгребли насыпь и зарыли. Собаки раскопали.

– Заблагоухал!

– Как? – спросил Ли Чуньминь.

– Заблагоухал! Дал запах, то есть начал гнить!

– А почему – за-бла-го-у-хал? – Слово для блестяще говорившего по-русски китайца оказалось непонятным. – Разве это не про цветы или хорошие женские духи?!

– Так говорят, когда покойничек прокис и начинает вонять…

– Странный ваш русский язык!.. – задумчиво произнес Ли Чуньминь.

– Да и ваш не лучше, по-русски – дурак, а на вашем «черепашье яйцо»! Какая связь?

– Зато у нас нет этого ужасного русского мата, – произнёс Ли Чуньминь, с интересом уставился на Иванова, а потом вздохнул и махнул рукой. – Хотя нет, уже есть!

– Та ма́ди? – спросил Иванов и глянул в сторону Сорокина. – По-нашему «твою мать»!

Сорокин не знал, как реагировать, только в голову откуда-то пришло: «И русский мат – бессмысленный и беспощадный!»

– А когда его нашли, господин Ли Чуньминь? И где он сейчас?

– Вчера! И пока – там, где нашли… – Можно привезти его сюда, в тюрьму?

– Зачем?

– Пусть его посмотрят в мертвецкой наши дедушки Моня и Ноня, они наверняка что-нибудь расскажут!

– Хорошо, я распоряжусь.

Когда Ли Чуньминь ушёл, Иванов закурил, попытался встать, закряхтел и сел. Сорокин хотел ему помочь, но Иванов замахал руками:

– Что вы, голубчик, не первая рана, а может быть, и не последняя. Такая у нас работа. – Он кивнул в сторону двери: – Как вам?