– Ли Чуньминь? – спросил Михаил Капитонович.

– Ну а кто же? До революции здесь первые должности занимали русские, так было по договору. Сейчас пришли китайцы, но редко кто из них может изъясниться на русском языке. Это создаёт определённые сложности, особенно когда начальник проявляет излишнее рвение. А с ним всё просто отлично, он всё понимает и вообще человек дельный! Хотя я вам об этом уже говорил!

– А сколько вы знаете языков? – Сорокин давно хотел об этом спросить.

– Три! Два! Родной идиш и немного китайский, русский не в счёт.

– А на родном есть с кем поговорить?

– Шутить изволите! Знаете, сколько здесь евреев? Я думаю, в процентном отношении не меньше, чем в России, почти Одесса!

– И что?

– Слишком всё сложно, Миша! – Иванов вздохнул. – Евреи народ, который всех к себе настойчиво ма́нит, независимо – еврейка ли твоя мать и хочешь ли ты быть иудеем? Главное, чтобы был умным! А вот отпускают с трудом. Стоит только разговориться с ребе, и начнут приглашать в собрания, заглядывать в глаза, а потом что-нибудь попросят, и поди откажи, даже если по закону!

– И что будет?

– Ничего! Только вы на следующий день ощутите на себе такую ненависть и презрение, что будете чувствовать её всю жизнь, хотя о ней вам никто не скажет! А я хочу быть свободным! Как англичане! Понятно? Сорокин пожал плечами.

– Как бы вам объяснить…

Иванов закряхтел, через силу встал и, опираясь о стол и стены, стал медленно ходить по кабинету.

– Я революционер! Только, в отличие от еврейских революционеров, я хотел счастья не только для евреев, а для всех в этой стране! – Он показал рукой на север. – Я ненавидел отца, простите, я его очень любил, но ненавидел, когда он суетился и хлопал себя руками, как птица крыльями, и лебезил перед полицейским, который просто так, без дела, заходил в нашу табачную лавку погреться. А потом его же материл, если рядом не было мамочки. А знаете, как бы вас называла моя мама, если бы увидела нас вместе? Она называла бы вас – «сы́начка», – несмотря на ваше дворянское происхождение…

– Я не дворянин, – сказал Сорокин.

– А кто?

– Сын хлеботорговца…

– Ну, тогда вы бы не обиделись! Она так называла и меня, и всех моих друзей-революционеров. Как уроженка Одессы, она старалась нас чем-нибудь накормить, вкусненьким, она так и говорила – «вкусьненьким», с двумя мягкими знаками… – Вы родились в Одессе?

– Нет, я родился в Петербурге. Мама оттуда. Одесса была раем для евреев, лучше, чем Варшава, Львов и Вильно. Мой папа, Моисей Розенталь, нашёл… ему нашли её там!

– Почему? – Сорокин перебил Иванова, он этого не хотел, боялся, что тот остановится, всё, что Иванов рассказывал, было ужасно интересно. Он никогда ничего такого не слышал, кроме того, что Россию продали евреи и большевики.

– Что почему? – Иванов остановился. – Почему мой папа нашёл маму или почему Одесса рай для евреев?

– Почему Одесса рай для евреев?

– Потому, голубчик, что построил Одессу француз граф де Ришелье, внучатый племянник того самого Ришелье, помните? Три мушкетёра?

Сорокин кивнул.

– …а сделали Одессу евреи! Вам интересно?

Сорокин снова кивнул.

– Ришелье доказал императору Александру Первому, что Одесса должна быть свободным торговым городом, а еврейские контрабандисты сделали этот город баснословно богатым и сами сделались богатыми: табак из Турции, оливковое масло из Греции, финики из Каира, парча и тафта из Персии, померанцы из Марокко, вина из Испании и Италии, и всё это, заметьте, – якобы из Парижа! Ха-ха! А самыми богатыми людьми сделались полицейские! И никаких, боже упаси, я имею в виду евреев, талантливых музыкантов и математиков, это всё потом. Потом их дети сделались глазными врачами и адвокатами, пианистами и скрипачами! И революционерами! Папа ненавидел моих друзей, он знал, как старый мудрый еврей, что эта дружба с секретами добром не кончится. А я бес из Достоевского! Читали?

Сорокин помотал головой.

– Не успели! Но ничего, если и не прочитаете, так ещё насмотритесь! И он оказался прав – мы подготовили это землетрясение… – Иванов постучал папиросой о стол и сунул её в рот. – Мои родители похожи на родителей Аркадия Базарова, только вот не пришлось им ходить на мою могилку… Они похоронили меня, как только меня отправили в ссылку… Представляете, где Петербург и где Охотск? Столько нет бумаги склеить карту, и в комнате для неё не будет места, надо ломать стену… И когда они себе это представили – они умерли, и теперь я не могу сходить на их могилку…

Сорокин слушал, молчал и мысленно представил своих родителей, от которых и могилы не осталось.

– Поэтому я не хожу ни в какие собрания: ни еврейские, ни революционные… И вам не советую! Я хочу быть свободным, как англичанин, и завидую вам, что вы знаете английский язык – это основа свободы и осознания себя хозяином метрополии… Им наплевать на другие языки, и на всех им наплевать! Это их императив! Они свободны, как никто! За это я их не люблю!

Сорокин удивлённо вскинул на Иванова глаза, в его словах было противоречие. Иванов это увидел и хотел что-то сказать, но в этот момент заскрипела дверь, и в кабинет просунулось лицо Мони. Или Нони.

– Привезли! – сказал тот и начал исчезать.

– Тьфу, чёрт из преисподней! – вздрогнул и выругался Иванов. – Идёмте!

Моня и Ноня по стойке «смирно» стояли перед столом, на котором лежал раздетый труп полицейского.

– Его задавили аккурат десять дней назад. Вот! – Они расступились и со спины на живот перевернули покрытого пятнами и сильно смердевшего полицейского. – Почти не видать, но вот она – полоска и синяк! – сказал один, а другой его поправил. – Черняк!

На побуревшей шее полоска была еле видна, а чёрное пятно под затылком ещё было различимо.

– Так же, как тех! – сказали они.

– Ясно! – резюмировал Иванов. – Пойдёмте!

В кабинете Иванов сказал:

– Картина ясна, только нет ничего, кроме трупов и телеграмм госпожи Боули, чтобы приобщить к делу в качестве доказательств. Поэтому теперь надо две вещи: нужны показания кучеро́в о том, что случилось за последние две-три недели на извозе, а тут, кроме Нечаева, нам никто не поможет и… – Иванов помолчал. – Брать Митьку Плюща, он же Огурцов! Но для начала его надо найти!

Из разговора с генералом Нечаевым, которого Иванов пригласил на конспиративную квартиру, чтобы всё было тайно и не повторить ошибок, стало известно, что кучера́ Нечаева сторонились.

– Я не их! – Нечаев был серьёзен. – Ко мне ла́стятся два или три с грузового извоза из солдат, которые не забыли, что я генерал, но остальные, те, кто вас интересует, и их сторо́нятся.

– Константин Петрович, а вы не слышали, что у кучеро́в есть своя харчевня, где-то недалеко от вокзала, на путях?..