– А как ты? Как ты устроился после этого дурацкого пожара? – спросил Георгий. – Или поджога?

Михаил Капитонович стал рассказывать о работе в полиции, о деле Григорьевой, телеграммах от Элеоноры и о том, что сейчас он едет для допроса. В какой-то момент рассказа Вяземский толкнул его локтем и кивнул на извозчика. Михаил Капитонович по инерции глянул, но только увидел, как извозчик взмахнул кнутом.

Вяземскому надо было в контору Скидельского на Больничной, и, не доезжая до адреса, где находился кабинет Серебрянникова, они простились, и Вяземский сошел.

Фляжка нашлась. Глафира держала в ней спирт. У Михаила Капитоновича отлегло на душе, он готов был обнять и расцеловать Глафиру, а Серебрянникова не оказалось на месте, и Михаилу Капитоновичу некого было поздравить с рождением ребёнка.

«Чёрт! – радовался Сорокин. – Так! Придётся ведь… – Он спускался по лестнице и думал. – Надо покупать подарки новорождённой и венчающимся!» Это оказалось для него серьёзным вопросом, потому что в своей жизни он никогда ничего такого не покупал. И вдруг в голову пришла спасительная мысль: «Надо встретиться с Суламанидзе! Вяземский пригласил его шафером! Вместе мы что-нибудь придумаем!» Придерживая фляжку в кармане пальто, он выскочил из подъезда на улицу и с удивлением увидел, что чуть впереди стоит пролётка, на которой он только что подъехал к кабинету Серебрянникова и на козлах сидит тот же извозчик и курит.

– Что, братец, не меня ли ты ждешь?

– Садись, барин! Куда дальше-то?

«Как всё удачно! – подумал Михаил Капитонович. – Часа ещё не прошло, это точно, а я кругом успел!»

Отделение полиции располагалось в левом крыле железнодорожного вокзала. Иванов сидел за столом, лицом к двери и спиной к двери сидела женщина в спущенном с головы платке.

– А вот и уважаемый Михаил Капитонович, вы прямо точны, как кремлевские куранты работы мастера Кристо фера Галовея, – сказал Иванов. – Садитесь, будете писать протокол!

Сорокин сел рядом со следователем и посмотрел на женщину. Она была молодая, лет двадцати – двадцати двух, одетая бедно, но аккуратно, с гладко зачёсанными светлыми, кудрявыми на висках волосами, по-казачьи забранными на затылке в маленький кружевной чехол. Платок лежал на покойных плечах, и от всей её фигуры и поразительно красивого лица исходило спокойствие.

– Дора Михайловна Чурикова, – представил её Иванов и подсунул Сорокину исписанный лист бумаги. – Тут я уже написал её год, место рождения, происхождение, вероисповедание и так далее. Мы только начали… дальше пишите вы! Приступим! Как вы оказались в Харбине? – обратился он к женщине.

– Со всеми пришла, как оголодала… – Откуда?

– Из Благовещенска… – В каком году?

– А на запрошлое Рождество Христово, как лёд на Амуре покрепчал…

– Пишите, Михаил Капитонович… В ноябре?.. Декабре? – Иванов обратился к женщине.

– А как раз посерёдке Рождественского поста, как Святой Никола кончался…

– В середине декабря 1921 года. Успеваете?

Михаил Капитонович кивнул, ему очень хотелось посмотреть на красивую женщину, но надо было записывать без торопливости и помарок, сразу набело.

– Чем занимались в Благовещенске?

– С тятькой, мамкой жила, пока не убили, а уж потом… – Женщина махнула рукой и отвернулась.

– Так чем «уж потом»? – переспросил Иванов.

– Известно чем! Мужчинов-то много объявилось, военных, и все – кто при деньгах, кто при золоте…

– Проституцией! Пишите, Михаил Капитонович, занималась проституцией! Успеваете?

Сорокин кивнул, и ему ещё сильнее захотелось посмотреть на Дору Чурикову.

– В Китае чем занимаетесь? Где жили в Китае до Харбина?

– В Сахаляне…

– Чем занимались? Тоже проституцией? – Не, горничной была… – Где?

– В гостинице «Сибирь»… – Только горничной?

– Полюбовницей была у атамана… – Как фамилия атамана? – Лычев Сергей Афанасьич… – Дальше!

– А как выгнал он меня, то есть рассталися мы, так сюды переехала и тоже в горничные устроилася…

– Сразу в «Модерн», без рекомендации? И взяли?

– Да, тольки в коридорные, потом уже в комнатные! А рекомендации были, как же без них?

– Кто рекомендовал?

Вопросы, которые задавал Иванов, казались Сорокину лишними, но он писал, успевая изредка глянуть на Дору Михайловну.

– Лычев с рук на руки передал тутошнему полицейскому, своему знакомцу, хоть и удалил от себя, а всё ж позаботился…

– Как зовут полицейского?

– Прозвища не знаю, по имени – Иван Николаич, тольки я его видала разок, а так записали на работу, сказали, мети да мой… и боле ничего…

– Как попали к Элеоноре Боули?

– Оне сказывали, што им отдельная горничная нужна, в комнаты, ну и начальство меня к ей отпустило, всё по добру…

– Когда это было? Когда вы перешли из коридорной в комнатные к госпоже Боули?

– А в прошлом годе, вот как раз как щас… – Сколько у неё проработали? – До летнего мясоеда… – В мае, в июне?

Дора задумалась.

– Уж и не помню… Как яблоня отцвела… – Пишите, в мае. Почему она вас уволила?

Дора снова задумалась.

– Не сказывали оне, тольки думаю, им грамотная была нужна, не как я, оне по-русски лопотали, но не шибко, я не всегда и уразуметь-то могла, чего оне желают…

– А может, ты гордая была, прислуживать-то, а, казачка?

– Да не! Куда нам с голодухи, уж чего-чего, а это было… память-то… куды деть?

Сорокин писал и слушал Дору Чурикову и поражался спокойствию и достоинству, с которым она отвечала на вопросы. – А что дальше?

– Дальше худо было, отовсюду выгнали – и с «Модерну», и с коридорных, вот и подалася куда глаза глядят, вона сколько люду всякого понаехало, разве ж работа на всех найдется?..

– И что? На панель?

– Куда?

– На панель… в смысле снова в проститутки?

Чурикова склонила голову и взялась за концы платка.

– И кто у вас хороводит?

Дора подняла глаза. Она смотрела уверенно.

– Митька-солдат!

– А не Ванька? – спросил Иванов и глянул на Сорокина. – Фамилия Митьки?

– Про Ваньку не слыхала, а про Митьку – он и есть Митька, по прозвищу Плющ!

– А чем он кроме этого занимается? Не кучер ли?

– Ныньче кучер, а ране носильщиком был. Я с ним в гостинице и познакомилася, тама он тоже носильщиком был!

– Ты не хворая?

– Не хворая, – спокойно ответила Дора. – Не чую я в себе никакой хвори.