в колдовстве, осужден, но сумел бежать из тюрьмы. (Одно это заставляет верить меня в его невероятные способности; еще ни один человек не мог бежать из Туллианума[39].) Теперь когда император Нерва возвратил философов из изгнания, Аполлоний направляется в Рим.

Говорит он живо и необычайно трогательно, призывает людей поддерживать друг друга, чураться зависти и клеветы. Обычные рассуждения философа? Да, но задевающие сердце. (Не знаю, правда, — всякое ли?) Но более всего меня поразило учение о том, что души умерших могут возвращаться к жизни в ином облике — людей и даже животных. Поэтому непозволительно никому причинять вред. Сам он, в подтверждение этого, даже не ест мясо. Что-то подобное я уже читала у Пифагора, теперь непременно хочу посмотреть внимательнее».

Максим несказанно поразился. Он-то наивно полагал, что идея «переселения душ» зародилась на Востоке и в древности на Западе не проповедовалась.

«Извини, я отвлеклась. Заслушавшись Аполлония, я не сразу обратила внимание на сетования Луциллы. (Муж ее владеет обширными поместьями на юге Кампании, лучшими оливковыми рощами во всей Италии, что дает Луцилле несомненное право глядеть на всех сверху вниз.) Видишь, я ничему не научилась у философа, если готова осуждать людей!

Так вот, последний указ императора поставил несчастную Луциллу на грань разорения. Она вынуждена была без всякого выкупа освободить четверых рабов, оказавшихся детьми свободных граждан! Представляешь?! Двадцать лет поила, кормила. И кто теперь возместит затраты? (О том, что бедняги еще детьми работали наравне со взрослыми — а как работают у Луциллы, я знаю — она, конечно, не вспомнила.) Я тихо радовалась — и освобождению бедолаг, и досаде Луциллы, как вдруг услышала:

„Конечно, указ принят по подсказке того, безродного. Сам ничего не имеет, и других норовит разорить“.

Боюсь, я не слишком любезна: сразу предположила, что „безродный“ — ты. Подтверди, позволь гордиться тобой.

Возможно, по скромности, ты захочешь отрицать? Напрасно. Твое имя было названо. Увы, не с похвалой.

Впрочем, брань одних равна восхищению других. А все, бранящие императора, заодно поминают и тебя. Представить не могла, сколько нареканий вызывает кроткое правление Нервы. Ему, оказывается, не могут простить скромности и воздержанности.

Еще бы! При таком правителе и подданным приходится себя ограничивать. В самом деле, во времена Домициана муж Луциллы мог купить столешницу из цитрусового дерева, поставить в атрии колонну из оникса и подарить жене одежду, расшитую жемчугом и янтарем. И главное, похвастаться этим перед соседями. (Богатство должно вызывать зависть, иначе — зачем оно?)

А теперь? Как осмелиться лишний раз щегольнуть богатством? Ведь создана целая комиссия по надзору за общественными тратами.

Этого не прощают ни Нерве, ни тебе».

Максим снова оторвался от письма. Несмотря на шутливый тон Сервии, ощутил ее беспокойство. Дочитал последние строчки.

«Слышала, актерам вновь дано позволение выступать в театрах. Удалось ли тебе увидеть „Антигону“ и „Прометея“?

Бесполезно писать, как я скучаю. Подозреваю, что тебе, в лихорадке дел, скучать не приходится. Радуюсь этому и горюю. Жду тебя. Каждый день и каждый час».

Максим сидел, подперев руками голову. После полученного письма желание увидеть Сервию становилось все нестерпимее. Но сейчас горячке нетерпения со пустовал холодок тревоги. Если даже в Кампании поднимается глухой ропот… Растет возмущение императором…

Максим выпрямился. На пороге стоял Гефест, придерживая за плечо Энтелла.

* * *

Стряхнув руку Гефеста, секретарь Домиции проскользнул в комнату. Вольноотпущенник, чуть помедлив, повернул назад. Глаза его были полузакрыты. Максиму показалось, что Гефест толком и не проснулся.

Актер удивился. Энтелл мог явиться только по воле Домиции. Максим недоумевал, зачем понадобился Августе? До сих пор она ни разу не вспомнила о его существовании. Они не встречались даже случайно: Максим неотлучно находился при императоре, а Домиция не бывала на Палантине. Бывшая императрица поселилась в Каринах, самом богатом и аристократическом квартале города.

Несколько мгновений оба секретаря испытующе рассматривали друг друга. Затем, повинуясь приглашению, Энтелл сел. Максим обошел стол, тоже намериваясь сесть, но так и остался на ногах, услышав:

— Августа Домиция послала меня проститься.

Максим оперся обеими руками о столешницу и молча уставился на Энтелла.

— Нынче вечером она отправляется в свое поместье, — самым естественным тоном продолжал секретарь Августы.

— Нынче вечером? — с ударением переспросил Максим.

Повернулся к окну. Тьма во дворе стояла кромешная — наступила уже середина ночи.

— Ночью путешествовать приятнее, — любезно пояснил Энтелл. — Меньше суеты на дорогах.

Максим вообразил величественный кортеж Домиции. Изящные экипажи, слуги с факелами, всадники конвоя. Августа выезжает из города. Движется достойно, чинно… Только чересчур поспешно. Пусть Энтелл не уверяет, что ночью путешествовать приятнее.

Это внезапный отъезд похож на бегство.

Августа бежит! От какой опасности? Что может пугать неустрашимую Домицию?

Максим лихорадочно искал объяснение. Неужели он прозевал мятеж? Неужели недовольство императором успело перерасти в смуту? Или взбунтовались легионы на границах?

Максим чувствовал, что далек от разгадки. Восстание грозит бедой императору, но не Домиции. Почему же Августа бежит из города?

Энтелл, не сводя с Максима упорного взгляда, промолвил:

— Августа Домиция приглашает тебя, прорицатель, в свое поместье.

Максим ответил не сразу. Означало ли приглашение Августы, что неведомая опасность угрожает и ему?

— Поместье расположено у подножия Альбанской горы, близ древнего города Альба-Лонга. Ранее оно принадлежало Домициану — теперь Домиции, — пояснил Энтелл.

— Поблагодари Августу… — ответил Максим.

Выжидающе умолк. Захочет ли Энтелл высказаться откровеннее?

После секундной заминки секретарь императрицы сказал:

— Уверен ли ты, что найдешь дорогу? Не лучше ли тебе уехать прямо сегодня, с друзьями Августы?

Максим еле слышно присвистнул. Это уже не просто предостережение. Это попытка его спасти!

— Я не могу покинуть Рим, не испросив позволения императора.

— Надеюсь, ты понимаешь, что значит приглашение Августы, — Энтелл выдержал внушительную паузу. — Госпожа тебя ценит…

«И хочет уберечь от беды», — мысленно договорил за Энтелла Максим.

Секретарь Домиции ждал, пока прорицатель соберется с мыслями.

— Поблагодари Августу, — ответил Максим. — Буду счастлив увидеть ее… чуть позже.

Энтелл поднялся.

— Не медли. Иные дела лучше не откладывать. Боги прерывают человеческую жизнь внезапно…

— Да, — сказал Максим. — Понимаю.

— Надеюсь, что понимаешь, — подчеркнул Энтелл.

Они помолчали.

— Прощай, — сказал Энтелл, — жаль, что не едешь с нами.

«Можешь не успеть», — расшифровал Максим.

Уже в дверях Энтелл обернулся, добавил:

— Да, ты знаешь… Петроний Секунд схвачен.

Уставший Максим не сразу сообразил, о ком идет речь.

— Петрон…

И замолчал. Вспомнил: Петроний Секунд участвовал в заговоре против Домициана! Именно он поставил к дверям императорской опочивальни «надежных» часовых — ни одного крика