– Она получила несчетное количество предложений и была отправлена под военным конвоем! – докладывает Виндт из Афин-на-Шпрее.

Наш режиссер, воодушевленный успехом, собирается поставить известную оперетту. Лейтенант Блау, маленький гений, может записать партитуры по памяти.

Когда на следующий день мы сидели за ужином, в дверях неожиданно появился маленький австрийский офицер. Мне сразу бросилась в глаза его своеобразная, сомнамбулическая походка. Он имеет обыкновение часами стоять во дворе на одном месте, словно к чему-то прислушиваясь. Я часто наблюдал за ним и никогда не мог объяснить себе такое его состояние.

Доктор Бергер встал и пошел к нему.

– Что вам угодно, господин лейтенант? – дружелюбно спросил он.

– Извините, – сказал визитер, – но я слышал голоса… Моей жены здесь нет? Я слышал, как она говорит с моей дочерью, да, в этой комнате! Она зовет меня по имени, разве вы не слышите?

Доктор Бергер бледнеет.

– Вы заблуждаетесь… – с трудом выдавливает он. – Я ничего не слышу…

– Нет! – вскрикивает лейтенант. – Сейчас… вот сейчас! Помолчите, послушайте… Нужно приложить ладони к ушам, вот так, смотрите… – Внезапно он улыбается. – «Георг», только что сказала она, разве вы не слышали? Совершенно отчетливо «Г-е-о-р-г»…

Руки его опускаются, он недоуменно оглядывается.

– Вот только я не могу их найти, не могу найти! – беспомощно говорит он. – Господин лейтенант, у вас добрые глаза, скажите мне все-таки, вы не можете скрывать! Все прячут ее от меня… конечно, они завидуют, я это хорошо понимаю… Ни у кого тут нет жен, только у меня одного… Но я больше не могу искать, играть в прятки…

Теперь подходит уже Виндт. Несколько человек, опасаясь оскорбления его чувств, пытаются вмешаться – Виндт резко отклоняет их помощь.

– Да, – хрипло говорит он и так же прикладывает руки к ушам, – я тоже слышу… Но это не здесь… Должно быть, это в соседней комнате, у ваших товарищей…

– Неужели я действительно обманулся? – говорит маленький лейтенант тоном, который как ножом резанул нам по сердцу.

– Убежден…

– Нет! – вскрикивает он. – Вы просто хотите меня услать, отправить в соседнюю комнату – о, как мне это знакомо! Вы все время так поступаете со мной, я все время вынужден бродить, бродить… Нет, больше никаких игр… – Снова он стоит молча, слегка склонив голову, рупором приложив ладони к ушам. – Или… или я все же обманулся? Все же рядом? – бормочет он некоторое время спустя.

– Погодите! – торопливо говорит Виндт. – Вот я что-то слышу… Не вас ли зовут «Г-е-о-р-г»?..

– Да, – выдыхает он. – Меня зовут Георг! Да, это я…

Его добродушное лицо расплывается в улыбке, глаза, сверлящие стены и лица, лихорадочно блестят. Он прикладывает ладони к ушам и поспешно выходит в коридор. Дверь остается открытой, и мы слышим, как в соседней комнате он произносит те же слова, с которых начал и в нашей комнате.

Никто не произносит ни слова.

– У меня больше ничего не лезет в горло, – громко говорит Прошов. – Проклятие…

– Вы его не знали, господин доктор? – подавленно спрашивает Виндт. – Вы о нем не слышали? Его зовут Кёлер, и он уже несколько месяцев бродит из одной комнаты в другую. Его можно выпроводить только тем способом, которым воспользовался я. Он некрасив, но это единственное средство…

С началом зимы свои двери растворил также и наш «университет». Почти ежедневно доктор Бергер и я берем складные стульчики, чтобы отправиться в «аудиторию». Маленький барак с доской и кафедрой все время заполнен, в большинстве своем молодежью. Можно преподавать любой предмет, говорит плешивый Виндт, вот только нет химической лаборатории. Так как среди пленных офицеров-запасников представлены почти все факультеты, там практически можно прослушать все то же, что сейчас слушают студенты и на родине. Большинство предметов преподают университетские профессоры и приват-доценты. Профессор доктор Коваржик, например, преподает естественные науки, профессор доктор Мельцер – историю искусств и древние языки, профессор доктор Хилльберг – новые языки и философию, доктор Бауэр – историю литературы, доктор Дофат – журналистику, доктор Блау – анатомию, доктор Шмидт – экономику. Кроме того, капитан Генерального штаба Мёринг ведет занятия по тактике и стратегии.

Но все зависит от многих обстоятельств в этом лагере. Есть желание, но не всегда есть возможность. Иногда слова влетают в наши уши как пустой звук, редко они трансформируются в знания и сведения. Мы слишком глухи, слишком усталы, слишком вымотаны. Несмотря на это, мы не сдаемся, каждый день боремся заново.

Если бы каждый день меня не приглашал доктор Бергер, я бы уже давно туда не ходил. Он всегда делает это с настойчивостью, которая почти не ощутима. Но именно мягкость обезоруживает меня.

– Фенрих, – сказал лейтенант Меркель, – внизу о вас меня спросил один человек, ужасный парень, грязный и обовшивевший. Между прочим, он уже не имеет никакого представления, как разговаривают с офицером, – напомните ему об этом!

– Слушаюсь, господин лейтенант! – громко говорю я. – Посветите мне вечером! – уже тихо добавляю я.

Я сбегаю вниз. Может ли это быть кто-либо другой, кроме Пода? Да, так и есть, это Под. С окладистой бородой и в сверхдлинном китайском пальто он напоминает современного Агасфера.

– Это ты, Под, старина?! – восклицаю я. – Что нового?

– Я получил письмо! Мое первое! От Анны!

– Она здорова?

– Все в полном ажуре! Моя Звездочка, лучшая рабочая лошадь, уже дважды жеребилась, оба раза принесла кобыл, так что есть приплод.

На ржаном поле посажена картошка, как я и писал. Малыш Тёрг уже пригоняет коров с луга и настоящий пострел – как и положено в его возрасте! Вот только одно…

– Что, Под?

– Да, – говорит он, – тут уж ничего не поделаешь – эта проклятая война! Они реквизировали Аякса, моего лучшего мерина, на котором мы по воскресеньям ездили в церковь! Пошел драгунам…

Я перевожу дух.

– Ах, Под, это не так страшно, ведь он будет в части, верно? – говорю я в утешение. – А вот письмо и то, что твоя Анна здорова, это нам стоит отпраздновать, не находишь? В деревне есть трактир, в нем имеется кое-что получше гуляша из конины…

При этих словах Под морщит лоб.

– Если, как только мы вернемся, ты сразу же не приедешь в мое подворье, – говорит он мрачно, – чтобы по меньшей мере с полгода отъедаться у меня на сале и колбасе…

– Обещаю, Под!

Через пару шагов он останавливается.

– Юнкер, – нерешительно говорит он, – я бы сначала хотел посмотреть, как ты живешь! Можно?

– Конечно, Под! Само собой!

Мы поворачиваемся и идем в мою комнату. Почти все на месте, и взгляды пятнадцати пар глаз с жадным любопытством устремляются на нас. Под щелкает каблуками, некоторое время стоит, молодцевато вытянувшись.