Одним из таких предпразднично пылающих вечеров Галя Михайлова заглянула в магазины: сначала в подарочный (для мамы), где ей ничего не подошло – и принципиально, и по цене, потом в продовольственный – купила индийский чай и рахат-лукум. На стройную девушку в коричневой дубленке мужчины иногда обращали пристальное внимание. Однако она была не в духе, что происходило с ней не так часто.

Галя устала после целого дня работы с компьютером, двух ездок в учрежденческие архивы (где тоже пришлось повозиться) и одного посещения морга вместе с Иваном Гороховским. В морге уточняли идентичность неопознанного трупа с фотографией преступника, находящегося в розыске. На фотографию мертвец похож не был. Значит, розыск следовало продолжить.

Кроме усталости, Гале приходилось сопротивляться не совсем хорошему общему самочувствию. Время от времени глухо покашливая, она медленно шла к остановке автобуса. Старалась не реагировать на суету и толпы чужих людей. Она думала с некоторой печалью о том, как ей объясниться с капитаном Сидориным.

После неожиданного признания, Валерий Фомич, которого Галя искренне уважала, ждал ответа. Выйти за него замуж и создать оперативно-следственную семью ей не очень хотелось. И хотя, как мы знаем, она не жила такой уж праведницей, перспектива интимных отношений с Сидориным тоже приводила ее в смущение. Иногда на памятной ленте всплывал эпизод последней встречи с Юрием Екумовичем. От этого воспоминания сердце тоскливо щемило. Пропадал сон, и запоздалый ужас ледяными иголками пробегал по всему телу. Екумович стал первым убитым ею преступником. Ее бывший возлюбленный, ее муж, в чьих объятиях она испытала томительные наслаждения юности. Никто не знал обо всем этом, ни один человек на свете. И не должен был знать.

Внезапно ей казалось, что нужно срочно написать рапорт об увольнении. Или переводе в другой отдел. Лучше пусть будут какие-нибудь «экономические преступления»… Может быть, попроситься на работу с малолетними правонарушителями? Но она почти сроднилась со своими товарищами, специалистами по раскрытию тяжких и особо тяжких преступлений. Видимо, из-за не исключавшего риск характера, так не гармонировавшего с Галиной хрупкой внешностью, ей нравилась эта опасная, иной раз беспросветно кропотливая, а иногда отчаянно-напряженная служба.

Женщина-боец, обезоружившая бандита… Как романтично и кинематографично! Женщина, стреляющая в человека. Нежная и стройная девушка, бьющая врага ногой в пах или наносящая смертельный удар в висок… острым предметом. Как это страшно, как противоестественно, несмотря на хлесткие образы детективных сюжетов. Пусть этим занимаются грубые, сильные мужчины. Такие, как железный опер Валерий Фомич Сидорин, как Иван Гороховский, как Маслаченко – вдумчивый следователь, настойчивый сыщик, прекрасный семьянин и верный муж. Последнее нередко вызывало даже сожаление: обаятельный коллега одно время очень занимал Галины мысли. Постепенно влечение к Андрею Маслаченко ослабло. Галя заставила себя воспринимать его только как сотрудника, только с деловой стороны их розыскной работы. Галя думала, грустила и чувствовала недомогание.

Кто-то подошел сзади и взял под руку старшего лейтенанта Михайлову. Она резко освободилась. Подавляя раздражение, обернулась.

Перед ней стоял с развеселой улыбочкой Валентин Белкин. Как он называл сам себя, «ударник барабанно-палочного труда» был в длинном модном пальто песочного цвета и в кожаной кепочке. Галя от неожиданности ахнула:

– Валька! Откуда ты свалился, дружок?

– Привет, Тихоня! Ты на свободе? А то говорят… Я уж думал: заперли мою Галку за решетку и конец. Как ты вырвалась? – Белкин жарко поцеловал Галю в уголок рта.

– Доказала, что никакого отношения к Пигачёву и Стеценко не имею. – Галя осторожно покашляла в кулачок. – Сначала не верили, но потом отпустили.

– Ну, повезло, Галка! Иди в церковь, ставь свечку.

– Да уже ставила. Целых пять штук.

– Слушай, надо отметить твое освобождение и нашу встречу. Пошли в кафе. Вон «Магнолия».

– Не хочется в кафе, Валя. Опять люди… Как-нибудь потом.

– Тогда ко мне. Сейчас куплю вина, пирожных и фруктов. Что ты вообще любишь? Всякое там – сыр, колбаса, шпроты валяются в холодильнике.

– К тебе? – Галя подумала и неожиданно положила голову на плечо приятеля. – Пойдем. А из спиртного бери что хочешь, мне все сойдет. Ты по-прежнему в «Салоне»? – спросила она осторожно.

– Избави бог! Пошло это жульу к чертовой теще! И старуха Ануш взбеленилась после милицейского наезда. Ко мне придираться стала ни с того ни с сего. Я ушел. Работаю теперь в другом месте. Где? Потом расскажу. Твоего поклонника-то Джорджа прилизанного взяли надолго. Лет через десять выйдет. Хотя… могут дать и пятнадцать. Говорят, и Фантомаса пузастого тоже ищут. Они вместе делишки прокручивали через аккордеон. Сначала запрягли бедную Зину, которая вообще куда-то исчезла. После Зины тебя.

Белкин купил бутыль «Шерри-бренди», рыхлых, медово-сладких, перележавших бананов, красноватых апельсинов и небольшой торт.

Галя очистила банан и стала есть, умильно поглядывая на Валентина. Она почему-то испытывала от его присутствия и общения с ним душевное облегчение. А Белкин, энергично шагая рядом, продолжал рассуждать и рассказывать. В дополнение к своей обычной жизнерадостности, он, конечно, хорохорился перед хорошенькой Тихоней и старательно ее смешил. Ударник саркастически рисовал дальнейшую судьбу обоих охранников из «Салона аргентинских танцев».

– Я сразу понял, – говорил Белкин, – за всю мафию, за наркоту и прочие дела ответят наши гвардейцы. Джорджа, красавчика, в тюряге «опустят». Спать у параши будет. А кабана Стеценко тоже не помилуют. Никуда он не денется. Не посмотрят, что он чемпион по борьбе «сумо». Здесь тебе не Япония. Пофорсил шикарной тройкой с лимонной бабочкой. Пусть походит в тюремной робе.

– Лагерной, – поправила Галя. – В изоляторе роба не полагается.

В данном случае ей немного претило откровенное торжество Белкина. Что-то вульгарное, мелкое окрашивало его мстительную радость.

– Фантомас тоже, между прочим, «с Волги рыба…», – продолжал Белкин. – Сводником по совместительству трудился, за некоторых балетных девок мзду брал. Ануш небось других охранников возьмет. Заменит шило на мыло. Собрались мы, лабухи, после шурум-бурума, толкуем. Я говорю ребятам: «Галку подставили, гады. Я здесь долбить больше не желаю». Бриан Стас тоже ругается: «И я ухожу из обезьяньего балета. Они хапают в три горла, наркотой занимаются. А нам показания следователю в ментуре давать!» Даже дохляк Волоховский и тот шутить изволил с досады. «Волосы окрашу, – говорит, – в черный колер от “Шварцкопф” и поступлю в цыганский ансамбль. Буду у них на гитаре аккомпанировать. Надо только лишнюю струну присобачить: из европейской гитары сделаю семиструнную». Бриан ему по этому поводу: «Цыгане тебя не аккомпанировать возьмут, а заставят милостыню клянчить наряду с фальшивыми беженцами, инвалидами и ряжеными монахами. Кстати, видал я недавно афишку у Киевского рынка: «Хор казанских цыган. Художественный руководитель Рабинович». Хочешь, я тебе рекомендацию напишу? Хотя ты и сам отрекомендовать себя можешь, как польский еврей. Тут Волоховский возмутился: «Я стопроцентный поляк! Я потомок жолнёров, участвовавших в восстании Косцюшко против Российской империи! Во мне течет шляхетская кровь! Я поэтому водку не пью, только шампанское и коньяк».