И приближаются ко мне.

Они приближаются, я чувствую ритм их движения, подобрать кнему музыкальную канву – не вопрос, «Let's do it» Эллы Фицджеральд или что-товроде того. Главное – чтобы ударные были приглушены и уравновешены вкрадчивымифортепьянными клавишами. Мои же собственные страхи ни приглушить, ниуравновесить не Удается.

Я – легкая добыча. Я и пальцем не пошевелю, чтобы избавитьсяот проклятых жуков, хотите сожрать меня, что ж, let's do it. Я – легкая добыча.

Интересно, видит ли меня сейчас Линн?

Кузнечики-кобылки уж точно видят. Один из них путается уменя в волосах, как в траве, остальные затерялись в складках одежды, облепилиплечи, щекочут шею. Странно, но ничего отталкивающего в этих прохладных, почтиневесомых прикосновениях нет. Странно и то, что возня насекомых напоминает мнепоцелуи Мари-Кристин на заре нашего с ней романа. Мари-Кристин обожала шаритьязыком в моем ухе, «поцелуй женщины-паука», вот как это называлось. Легкоеприятное жжение, нечто подобное я испытываю и сейчас. Очевидно, какая-то тварьуже забралась вовнутрь, так и оглохнуть недолго.

Так и оглохнуть недолго, отстраненно думаю я, не делая,однако, никаких попыток вытащить насекомое из уха.

– …Забавная вещь, Кристобаль… Девичья фамилия материБазза Олдрина, одного из астронавтов, побывавших на Луне, была Мун[36].Ну разве не прелесть?!.

Я не оглох, это снова Линн. Снова ее голос. Я не оглох и несошел с ума, хотя все предпосылки к этому имеются. Насекомые, совсем крохотныеи побольше; с лоснящимися панцирями, с жесткими подкрыльями, с нежным юношескимпушком на лапках, даже пара кузнечиков-кобылок, даже медведки с раздвоеннымхвостом, похожим на садовый секатор, – не что иное, как составляющиедурацкой фразы про неизвестного мне Базза Олдрина. Все они копошатся сейчас вмоем ухе, ну да, их нет ни на стеблях, ни на одежде; интересно, сколькодесятков (или сотен) жуков может вместить человеческое ухо?

Линн, вот кто знает это наверняка.

То, чего не знает Линн: никакой я не Кристобаль, начинающийписатель; единственное слово, которое я могу без напряга произнести по-испански– «Hola», вчера вечером я едва не погиб в автокатастрофе, американцы никогда небыли на Луне, моя любовница старше меня на двадцать лет, у меня естьсестра-близнец по имени Анук. Мои ночные кошмары носят то же имя.

– …У Олдрина было прозвище – «непоседа»,

Представить собственное ухо не составляет никакого труда:это тоннель, вопреки всем законам анатомии. Тоннель, забитый насекомыми, я ужевидел с десяток похожих – в Австрии и Швейцарии, а в одном даже застрял на двачаса, ощущение не из приятных, бедные жуки.

– А у вас было прозвище, Кристобаль?

Молчать дальше просто неприлично, это может обидеть хозяйкуи она уж точно никогда не расскажет мне об «Ars Moriendi». Я готов раскрытьрот, но что-то явно мешает мне. Что-то поднимающееся из гортани. Никаких особыхнеудобств это «что-то» не создает, ему просто смертельно хочется вырваться наволю, только и всего.

– У вас было прозвище?

– Нет.

Мое «нет» выползает на свет божий в образестрекозы-пожарника (были еще и речники, и бомбардиры, но эта – пожарник, из-закрасного брюшка). Пожарник трещит крыльями и, слетев с губ, взмывает к куполу.Достойный ответ любительнице черно-белых детективов и ее жукам, остаетсянадеяться, что он достигнет Линн (настигнет Линн?) в первозданном виде.

Линн не удивится, я знаю это точно.

Мне бы тоже пора перестать удивляться происходящему. И необращать внимания на толкотню и шуршание на языке, уж не личинки ли они тамоткладывают?..

– А как вы прозвали меня, Кристобаль? Вы ведь навернякакак-то меня прозвали.

– Никак.

– Бросьте, Кристобаль. Книга вам так и не досталась,было от чего прийти в уныние. – Линн издевается надо мной, определенно.

– Она предназначалась другому. Тому, кто пришел раньше.Было бы странно, если бы вы продали ее мне, а не этому художнику.

– Ронни Бэрду.

– Да.

– И вы проторчали здесь целый час, вы все-такидождались…

– Сорок пять минут, – поправляю я Линн.

– Сорок пять минут. Времени вполне достаточно, чтобыпридумать мне какое-нибудь обидное прозвище.

– Зачем? Вы не виноваты, Линн. Книга предназначаласьдругому.

– «Предназначалась» – очень точное слово… Писательдолжен быть точным в выборе слов, вы делаете успехи, Кристобаль. Ничегослучайного. Вы ведь появились в моем магазине совсем не случайно. Я права?

– Нет, – я выпускаю вверх, к куполу, еще одногопожарника. Уж не знаю, которого по счету.

Нужно положить этому конец, а заодно и избавиться отнаседающих на меня сухих розовых стеблей. Для начала я пытаюсь плеснуть в нихостатками мадеры: дохлый номер, жидкость увязла в бокале и никак не реагируетна все мои телодвижения. Она кажется приклеенной к стенкам, хотя я пил избокала совсем недавно, каких-нибудь десять минут назад, и мадера исправностекала мне в глотку. Правда, и цвета она была другого.

Чтобы убедиться в тщетности своих усилий, а заодно и закрытьтему с чертовой мадерой, я сую палец в бокал. Ничего сверхъестественного непроисходит, и палец не встречает никакого сопротивления, жидкость как жидкость– есть от чего прийти в уныние, Линн права.

Но никакого уныния я не испытываю. Никакого уныния, скорее –ярость. Выплеснуть вино из бокала не получается ни со второй, ни с третьейпопытки, это и приводит меня к мысли, что между изгородью из сухих стеблей ивином (в его нынешнем состоянии) существует связь.

Между вином, розами, кузнечиками-кобылками и куполом,невесть как вздувшемся в самом сердце вполне обычного дома. Неизвестно,существует ли связь с самой Линн и если да – не кровосмесительной ли онаявляется?

Кровосмесительная.

Почему именно это слово вертится у меня на языке? Именно этословосочетание – «кровосмесительная связь». «Кровное родство» подошло быбольше. Слишком много красного. Да. Вокруг слишком много красного. Красныеперья кузнечиков-кобылок, красное брюшко стрекоз, псевдомадера, я стал частодумать о крови, ведь только у лобстеров она голубая.

Если верить Линн.

Я не верю Линн, и зачем только я позволил затащить себя вэтот чертов букинистический? Я не верю Линн, хотя она ни разу не солгала мне.Напротив, это я, я лгал ей с самого начала. Но сокрушаться поздно, назад ничегоне отыграешь.

Жидкость в бокале (я все еще продолжаю называть ее мадерой –по инерции) вспухает. Я замечаю это в самый последний момент: огромный пузырь,больше похожий на выброс болотного газа, он вот-вот лопнет. Но не пузырь пугаетменя, хотя само по себе зрелище не из приятных. Не пузырь, а то, что находитсяпод ним: неясные, смутные очертания чьего-то лица. Это не лицо из моих ночныхкошмаров, я бы обязательно вспомнил его, их не так уж много – лиц, которые явидел во сне, и десятка не наберется, включая покойную фотомодель Лилу иМари-Кристин. Это не лицо Анук, она и в кошмарах ускользает от меня. Ничегопохожего, но…