– Правда, – ответил Мирабо, сердито вскочив с места, – у меня теперь денег меньше, чем когда-либо, и это благодаря этим злополучным финансам, в которые я впутался. Потерявшие ценность свидетельства дисконтной кассы, целой кучей которых Клавьер наделил меня и которыми вместе с тем должны были заплатить мне за мою деятельность, больше не поднялись и остались у меня в руках простыми тряпками. Право же, мне подчас кажется, что меня просто одурачили! Заставляют меня писать против спекулянтов кредита и против биржи и обещают золотые горы, которые подносят мне к носу, но только из бумаги, и именно из той бумаги, обесцениванию и падению которой я должен был способствовать. А теперь, дитя мое, мы можем дать сварить к обеду свидетельства дисконтной кассы и банковские билеты Сен-Шарль, иначе я, право, не знаю, чем заплатить сегодня за наш обед?

– Можешь быть спокоен на этот счет, друг мой, – возразила Генриетта, с грустью глядя на него и украдкой вытирая набежавшую слезу. – Знаешь, я ведь хорошая хозяйка, вот я и сберегла из последних денег, что ты мне дал, целый луидор. Мне хотелось на него сделать тебе какой-нибудь сюрприз, но теперь хорошо, что мой милый луидор выйдет из своего убежища и встанет перед своим господином и повелителем, графом Мирабо. Вот он, последний рыцарь!

С этими словами она поспешила к своему рабочему столу и вынули из его ящика золотую монету.

– Тайный друг, которому, однако, мы должны сейчас же свернуть шею! – сказал Мирабо, быстро, с трагикомическим выражением опуская луидор в свой карман. – Все-таки сегодня счастливый день, потому что когда находишь что-либо неожиданное, то обыкновенно к этому присоединяется еще что-нибудь приятное. Видишь, бедность сделала меня уже мелочным и суеверным. Сегодня утром Клавьер хотел прийти, чтобы сообщить мне о последних намерениях господина Калонна на мой счет. Жду его с часу на час с возрастающим нетерпением. Я поручил передать министру, что прошу его высказаться ясно, одним словом, на мой счет; если же он ничего для меня сделать не хочет, то и я не желаю продолжать компрометировать себя для него и его финансовых интриг. Не только я при этом без гроша, но еще моими брошюрами натравливаю весь свет на себя, приобретаю тысячи врагов в публике, а с другой стороны, ни одного друга в министерстве, ни в чем мне не помогающем. Полемика против меня усиливается здесь, в Париже, как песок морской; в газетах и полемических статьях самым грубым образом порочат мое имя и мою личность и, что для меня самое неприятное, вновь поднимают при этом удобном случае все мои старые грехи, опять упрекая меня в похищении Софи де Монье. Ты ведь знаешь, что на прошлой неделе я выпустил в свет маленькую брошюру, направленную против нового парижского общества водопроводов. Мне показалось, что господину Калонну было бы желательно сдержать публику от ее страшного стремления к покупке акций этого общества, начавших сильно отвлекать капиталы от приобретения королевских ассигнаций. Эти акции поднялись уже было с 1200 на 1500 франков и более. Тогда я с силою направил свое копье, чтобы доказать, что игра с этими акциями, которыми общество водопроводов хочет составить свой капитал предприятия, принадлежит собственно к запрещенной биржевой игре, что вновь подтверждено министерским постановлением по отношению купли и продажи проектированных ценностей. И вот является Бомарше, этот ничем не брезгающий спекулянт, один из директоров этого общества, и выпускает против меня такое злостное, гнусное, полное иронии возражение, что я не знаю, не следует ли мне дать ему за это понюхать конец моей шпаги. А господин Калонн? С тех пор как я именно для него, ни для кого более, ломал эти копья, совсем не допускает меня к себе. Вот уже неделя, как я не имел возможности поговорить с ним, пока наконец не потребовал от него через Клавьера решительного ответа.

– Как? – спросила Генриетта с выражением величайшего удивления, близко подходя к нему и испытующе заглядывая ему в глаза. – Ты уже целую неделю не говорил с министром? Но ведь еще в начале этой недели ты не раз ходил в министерство финансов и потом рассказывал мне, что вел в отеле длинные разговоры. С кем же другим ты мог говорить там? Разве и в министерстве есть красивые дамы? Я уже давно, впрочем, справлялась об этом, и мне сказали, что госпожа Калонн очень мила и красива.

– Ты нарушаешь данное слово, дитя мое, – возразил Мирабо, закрывая ей рот рукою, а глаза ее покрывая поцелуями. – Недавно еще ты клялась мне всеми богами, что не станешь более ревновать, а теперь опять впадаешь в ту же ошибку. Если я сказал тебе, что был в министерстве финансов, то ты можешь вполне быть уверенной, что ни в каком другом месте я не был; если же я вел разговоры в министерстве финансов, то они были, конечно, весьма интересны и важны, хотя они велись только с близкостоящим к господину Калонну лицом.

Не возражая ни слова, Генриетта встала у окна и начала задумчиво и с сомнением глядеть сквозь стекла на улицу. Вдруг, увидав подъезжающий экипаж, она воскликнула:

– Вот и господин Клавьер! Он приехал навестить тебя, мне же позволь пока удалиться, мой друг. Ты знаешь, видеть господина Клавьера я недостойна, потому что не признаю в достаточной степени его высоких качеств. К тому же у меня есть дело, и я выйду из дому.

Она взяла шляпку и после сердечных поцелуев Мирабо на прощание поспешно вышла в другие двери, чтобы не встречаться с входящим Клавьером.

– Наконец-то, наконец! – бурно встретил своего друга Мирабо. – Так долго заставил ты меня ждать, Клавьер, зная, однако, что я самый нетерпеливый человек под солнцем и что я всеми своими фибрами жду решения.

– Потому-то я и медлил приходить! – возразил Клавьер, видимо смущенный и уныло опускаясь в кресло.

– Ты не похож на принесшего добрые вести! – воскликнул Мирабо, при этом мрачная тень досады и гнева легла на его челе. – Что же, министр ничего не желает для меня сделать? Так пусть же он страшится моей вражды!

– Министр через меня поручает тебе секретную миссию в Берлине, – отвечал Клавьер. – Но пристроить тебя в своем министерстве он не может и вообще ничего не хочет для тебя сделать здесь. В этом он тверд и непоколебим, потому что желает удалить тебя из Парижа.

С минуты Мирабо стоял со скрещенными руками молча среди комнаты, обдумывая, казалось, заявление своего приятеля. Затем проговорил:

– Расскажи же мне подробнее, как обстоит дело, Клавьер!

– Дело плохо, до смешного плохо, – возразил последний, – и ты сам во всем виноват!

– Разве министру не понравилась моя брошюра об акциях общества водопроводов? – просил Мирабо, задумываясь.

– И брошюра не совсем понравилась, – отвечал Клавьер, – да и мне тоже, мой друг. Хотя мы и заплатили расходы по печати, но господин Калонн считает это выброшенными деньгами. Ты слишком сильно и резко взялся за дело, чем открыл противникам наши многие слабые стороны. Он хотел видеть себя огражденным от новой акционерной горячки, но теперь ему вовсе нежелательно, чтобы сами предприниматели, а именно братья Перье, подвергались нападкам, как игроки на акциях и нечестные процентщики. Константин Перье умел во всем разубедить министра, и теперь министерство само покупает сто акций этого общества, чтобы поддержать его. Говорят теперь о патриотической и национальной стороне предприятия, и Калонн бредит о паровом насосе, который впервые будет применен в этих водопроводах и в котором господа Перье произвели значительные улучшения.