Мне стоило оставить записку, но я не видел нигде ни бумаги, ни ручки. Я посмотрел наверх и заметил какое-то странное темное пятно на потолке. Каким-то образом оно схлестнулось в моей голове с непрекращающимся шумом воды, и я почуял неладное. Темноту в комнате внезапно вспорол свет фар проезжающей мимо машины. Я подпрыгнул от неожиданности и тут вспомнил, что забрался в чужой дом. А еще — о предупреждении родителей. Папа уже, наверное, закончил работу, да и мама скоро вернется. Что будет тогда? Что, если она увидит записку и захочет позвонить маме Хоппо и проверить?

С громко стучащим сердцем я вышел из коттеджа и закрыл за собой дверь. А затем перебежал улицу и вытащил велосипед из кустов. Домой я мчался так быстро, как только мог, там бросил велосипед на заднем дворе, пальто и шарф пристроил на вешалку, а себя — на диван в гостиной. Папа спустился вниз примерно через двенадцать минут после этого и сунул голову в дверь.

— У тебя все в порядке, Эдди? Ты что, выходил из дома?

— Хотел повидаться с Хоппо, но его не было.

— Почему ты не сказал мне?

— Я оставил записку. Не хотел тебя беспокоить.

Папа улыбнулся:

— Молодец. Как насчет печенья к маминому приходу?

— Неплохо.

Мне всегда нравилось готовить с папой. Некоторые думают, что готовка — это женское дело, но только не в случае с моим отцом. Он никогда не придерживался рецепта и всячески импровизировал. Получалось всегда либо вкусно до жути, либо до жути отвратительно, но в этом ведь и интерес, не так ли?

Мы как раз вынимали из духовки печенье с изюмом, мармитом и арахисовым маслом, когда услышали, как мама вошла в парадную дверь. Это было примерно через час после моего возвращения.

— Мы тут! — заорал папа.

Мама вошла на кухню, и я сразу понял: что-то случилось.

— В клинике все в порядке? — спросил ее папа.

— Что? А, да. Все хорошо. Все… в норме.

Выглядела она совсем не так, как выглядят люди, когда у них все в норме. Она была расстроена и встревожена.

— Мам, что случилось? — спросил я.

Она бросила на нас странный взгляд, а потом наконец сказала:

— Я проезжала мимо дома мистера Хэллорана по пути домой.

Я сразу же напрягся. Она видела меня? Да нет, точно нет. Я уже тысячу лет как дома. Может, ей кто-то сказал? Или все дело в том, что она — моя мама, а у нее — шестое материнское чувство, или что-то в этом духе, короче, она всегда знает, когда я что-то не то творю.

В общем, я не угадал.

— Там была полиция… и «скорая».

— «Скорая»? — переспросил папа. — Зачем там была «скорая»?

Она ответила тихим, приглушенным голосом:

— Они… выносили тело.

Самоубийство. Вот что произошло. Копы приехали арестовать мистера Хэллорана и обнаружили, что он плавает в переполненной ванне. Вода лилась и лилась на пол, из-за чего на потолке первого этажа надулся гигантский волдырь. Из него на стол капала бледно-розовая вода. В самой ванне она была красной — вперемешку с кровью из вен мистера Хэллорана, разрезанных от запястья до локтя. Ни шепота о помощи. Прощальный вопль.

Кольцо они тоже нашли. Кольцо, покрытое лесной грязью. Для полиции это стало решающим доказательством, в котором они так нуждались. Мистер Хэллоран убил Девушку с Карусели, а потом и себя прикончил.

Я так никому и не признался. Знаю, мне следовало это сделать. Но мне было двенадцать лет, я испугался до чертиков. К тому же вряд ли кто-нибудь поверил бы мне. Мама наверняка решила бы, что я просто пытаюсь помочь мистеру Хэллорану, но на самом деле теперь уже никто не мог ему помочь. Ни ему, ни Девушке. Какой смысл был в моем признании?

Послания закончились. Меловые человечки исчезли. Больше не было никаких трагедий или смертей. Наверное, самым серьезным происшествием из всех, которые имели место в Эндерберри в последующие несколько лет, стал тот случай, когда какие-то цыгане попытались стащить свинцовую облицовку с церковной крыши. А, ну и, конечно, тот случай, когда Майки врезался в дерево и чуть не убился вместе с Гавом до смерти.

Нельзя сказать, что люди сразу же обо всем забыли. Все эти трупы и зловещие дела сослужили Эндерберри плохую службу и создали городу дурную славу. Местные газеты еще несколько недель все это обсасывали.

— Скоро с каждым воскресным выпуском будут идти в комплекте бесплатные мелки, — пробурчала мама однажды вечером.

Толстяк Гав говорил, что его отец хотел переименовать бар в «Мелового человечка», но мать его отговорила.

— Рановато, — сказала она.

Спустя какое-то время в городе стали появляться странные люди, облаченные в очень удобные куртки и обувь. Они таскали с собой камеры и большие блокноты, слонялись по церкви и исследовали леса.

— Зеваки, — фыркнул папа.

Мне пришлось спросить у него, что это значит.

— Так называют людей, которые вечно смакуют всякие ужасы или шастают по местам, где случилось что-то плохое. Шакалы.

Мне кажется, второе название подходило им куда больше. Шакалы. Они были на них похожи — с длинными лохматыми волосами, вытянутыми лицами. Ходили они, пригнувшись к земле, точно к чему-то принюхивались, и без конца щелкали камерами.

Иногда можно было услышать, как они пристают к прохожим с вопросами: «А где стоит дом, в котором жил Меловой Человек? Кто-нибудь был с ним хорошо знаком? Где можно посмотреть на его картины?»

При этом они никогда не спрашивали о Девушке с Карусели. Да и никто не спрашивал. Ее мать всего один раз согласилась дать интервью для газет. Она рассказывала о том, как Элайза любила музыку, как она мечтала стать медсестрой и помогать тем, кто попал в такую же ситуацию, как и она сама, и насколько мужественно она держалась после того несчастного случая. Но статья вышла маленькая. Было такое чувство, будто люди хотят поскорее о ней забыть. Как будто, если бы они помнили о ее существовании, это как-то испортило бы всю историю о меловых человечках.

В конце концов шакалы разбежались по норам, потому что передовицы заполнили какие-то другие ужасы. Время от времени о случившемся еще вспоминали в заметках мелких газет или в криминальных телепередачах.

Но оставалось и много непонятного. Странного и необъяснимого. Все как-то решили, что это мистер Хэллоран напал на отца Мартина и разрисовал церковь, но никто не мог объяснить, зачем ему это понадобилось. Так же, как никто не нашел топор, которым он разрубил тело Девушки…

Ну и, конечно, голову. Никто не мог найти голову Девушки с Карусели.

И все же мы до конца не верили, что в тот день, когда умер мистер Хэллоран, все это действительно закончилось.

Я всегда думал, что моего отца похоронили на несколько лет позже, чем следовало. Человек, которого я знал, умер намного раньше. От него осталась пустая оболочка. Все, что делало его тем, кем он являлся, — его умение сострадать окружающим, чувство юмора, тепло, даже чертовы прогнозы погоды, — все ушло. Как и воспоминания. Думаю, это было хуже всего. Ибо кто мы, если не пережитый нами опыт и события, через которые мы прошли вместе? Как только все это исчезает, мы превращаемся в мешки из мяса, костей и крови.