должен всё успеть? Я и так по восемнадцать часов в день на ногах. Скоро копыта отброшу, — вызверился я в ответ, но сделал это довольно вяло.

Действительно устал настолько, что даже на яркие эмоции меня не хватает.

— А ты поменьше хватайся за всякие левые проекты, — нехотя посоветовал Виктор Иванович.

— Так это же деньги. Прямо под ногами. Нагнись и подними. Та же лесопилка уже через пару месяцев окупится, но она ещё и мебель позволяет делать, а к мебели матрасы. Последние — это вообще что-то с чем-то. Ситник и заячья осока у меня растут везде, куда ни глянь. Плети себе каркас и набивай осокой. Себестоимость матраса сорок семь копеек, а продаю я их по пять рублей! Больше тысячи процентов прибыли! И за ними очередь, как и за кроватями! А качественные льняные ткани! Которые в три, а то и в четыре раза дороже пойдут, чем те, что сейчас выделывают.

— С этим вряд ли получится, — криво усмехнулся тульпа, — Народ привык, что лён — это и пища и масло. Не станет его никто убирать, пока зерно не дозреет. Значит от грубого волокна с кострой не избавиться.

— Вот поэтому и бедных столько, что даже на шаг вперёд ленятся посмотреть. А ведь даже на половину прибыли от качественного полотна можно будет столько зерна и льняного масла купить, сколько мне на всех своих землях не вырастить! Платить-то за работу я буду ровно столько же, а значит рентабельность на фабрике не в три — четыре раза вырастет, соразмерно возросшей цене, а раз в шесть, как минимум.

— М-м-м, — чуть задумался Виктор Иванович, что-то явно подсчитывая в голове, а лишь потом с удивлением признал, — Вы правы. Если производить ткань с себестоимостью в рубль за сажень, а продавать по полтора рубля, то прибыль получается вполне приличная, зато если при той же себестоимости её продать за пять рублей, то выходит уже неприлично много! Но где вы такой лён возьмёте, недорощенный? Неужели сами начнёте выращивать?

— Вы же мне про реформы говорили и непонятное положение части крестьян? — посмотрел я на него с вопросом, — Вот и будет у меня предложение к тем деревням, которые поближе к Велье находятся. Постараюсь их всех на лён перевести. Частично. Но на тот, который мне для полотняной фабрики нужен, а не на привычный им лён — переросток с семенами.

— Не верю, что вам удастся переубедить крестьян, — ещё раз попытался вернуться мой тульпа к теме льна, выращиваемого на еду.

— Вот вечером и посмотрим. Я как раз двух старост к себе на разговор вызвал, — не стал я спорить, так как пока сам ни в чём не был уверен, — Но открою ещё один секрет. Из центнера льняных волокон можно изготовить тысячу квадратных метров батиста, или двести парусины, а вот чего-то похожего на брезент, так и вовсе всего лишь сто квадратных метров. Самое смешное, что стоить та же парусина будет в пять, а то и в восемь раз дешевле за метр, чем батист. Оборудование фабрики позволяет мне и парусину делать, и к качеству батиста вплотную приблизиться. Разве что сейчас для изготовления тонких тканей моей фабрике катастрофически не хватает механических верётен, мощной трепальной машины, хорошего отбельного цеха и качественного сырья. Но это всего лишь вопрос времени и денег. Пока и то и другое у меня есть. Осталось лишь с народом договориться.

Крестьяне — народ упёртый и недоверчивый. Иногда на ровном месте в силу одного упрямства могут проблемы создать, а довод самый простой прозвучит: — «Наши деды и прадеды так не делали».

И всё. Хоть кол на голове теши, останутся при своём, как глухари на току.

Но кое с чем мне повезло.

Это я про устройство. Государевы крестьяне уже не один десяток лет живут общинами. С выборными старостами и даже теми, кто за порядком в селениях следит. Этакая народная демократия в действии. Вот только их голова, кстати, тоже выборный, насквозь гнилой оказался и начал под себя грести, как курица лапой. Так опять же — это дело знакомое. Любой проект можно опошлить и профанировать, если за ним контроля не будет. Только вот тут им не там. Одного старосту, из деревеньки в восемь дворов, мои служивые уже прилюдно выпороли, если что, то по жалобе тех же жителей этой деревеньки.

— Двух девок ссильначал и за долги к себе определил, даром, что они только заневестились. А долги, хоть и пустяковые были, но у него за месяц вдвое вырастали. Вот мы и восстановили справедливость, — доложил мне десятник про тот случай, — Мы этому козлу двадцать горячих нагайкой выписали прямо на площади, девкам по телушке с его двора вывели, а их родакам долг списали, в чём он прилюдно поклялся.

— И что? Староста жаловаться теперь ко мне прибежит? — поинтересовался я после доклада, — Или к полицейскому уряднику пойдёт.

— Не. Мы сразу ему предложили к вам на суд идти, но предупредили, что вы вспыльчивый, и если на месте его не убьёте, то уж на каторгу точно определите. Так что он всем доволен, — доложил десятник, как нечто само собой разумеющееся.

Я тогда лишь в затылке почесал. Однако. Это когда же я успел такую репутацию заработать? Неужто с тех пор, как их главу сверг и чиновников из тех, что иже с ним были, под губернаторский замес запустил.

— И что? Все довольны?

— Не извольте сумлеваться, Ваш Сясьтво, — браво выпучил глаза десятник, вытягиваясь во фрунт, но безбожно переигрывая, — Даж девки на то согласные были. И если что, они очень даже вам благодарные, — произнёс он, вроде, как с намёком.

Ну уж нет. Мне вполне совершеннолетних чухонок хватает, хотя две из них до сих пор у меня в спальне так и ни разу не побывали.

А девки, что едва «заневестились»…

Не, не моё. И пусть этот мир пока ещё живёт по Соборному Уложению тысяча шестисот сорок девятого года, которое будет изменено лишь через четырнадцать лет, при Николае Первом, но возраст для невесты в двенадцать лет — это уже за гранью зла.*

* СЕМЕЙНОЕ ПРАВО В СОБОРНОМ УЛОЖЕНИИ 1649 г. В соответствии с нормами церковного права жениться можно было не более трех раз. Минимальный брачный возраст составлял 12 лет для женщины и 15