В борт рядом с ним ударила стрела, но слабо, на излете. Воята поднял голову – берег быстро удалялся. Викинги столпились у воды, но преследовать их прямо сейчас, похоже, не собирались.

– Где? – Воята поднялся и завертел головой, выискивая каких-нибудь свидетелей. – Кто тут есть оттуда? Берша, ты? – Он схватил за рукав парня из дружины Хакона. – Где они? Хакон и Гостята? Убиты?

– Оба убиты! Первыми!

– Верно? – Воята понимал, что его столь поспешно принятое решение уйти окажется ошибочным, если те двое еще были в то время живы и он мог бы им помочь.

– Куда вернее! Стрела в горло!

– Но кто это? – Воята бегло оглянулся, хотя издалека уже не мог разглядеть лиц.

– Да хрен какой-то…

– Это Рериковы враги, – прохрипел Жиляй, зрелый воин из дружины Гостяты. – По его голову пришли.

– Рерика?

– За жену его.

– Что? А что с его женой?

– Говорят, обиделась на него жена и послала взыскать за обиду.

– Взыскать? Но ведь это его сын… Хакон… ее сын то есть… или нет? – Воята нахмурился, пытаясь прикинуть, насколько правдоподобно это звучит и не ошибся ли Жиляй. – Что они вам сказали?

– Сказали, что Рерик, дескать, жену обидел, что другую хотел взять, – добавил третий беглец с поля неудачной битвы, Утята, и утер разодранным рукавом струящуюся из носа кровь. – Видать, прослышали про княгиню Предславу. И сказали, что сама жена-то Рерикова померла, да сын за нее мстить пришел.

– Какой сын? – Воята вновь подумал о Хаконе, который в его мыслях все еще был живым.

– Другой. Ты не помнишь – у Рерика-то два сына было. Хакон с ним жил, а второй, меньшой, с матерью.

– В честь Ольга киевского его еще нарекли, – вспомнил кто-то из старших.

– Оддом?

– Хельги.

– Верно, он же так и сказал – второй сын, дескать, Хельги, сын Сванрады…

– И что?

– Это он, видать, и был. – Жиляй кивнул на удаляющийся берег. – Только я не понял, который из них.

– Этот, здоровый, с рыжей бородой.

– Да тот староват. Меньшой сын Рериков еще мальчишка был.

– Дак сколько лет прошло!

Уцелевшие гриди было заспорили, но вяло – им мало что удалось понять, да и битва смешала все воспоминания. Воята потряс головой: он сам еще не мог осмыслить те странные и жуткие вести, которые ему предстояло отвезти в Ладогу.

Кутаясь в плащ и сжимая меховую опушку у горла, Предслава смотрела на Волхов. Она стояла на забороле крепости, выстроенной Рериком ярлом вокруг мыса при впадении Ладожки, и отсюда было видно далеко – почти так же далеко, как с Дивинца. Но сейчас Дивинец, хорошо знакомое и часто посещаемое священное место, казался лежащим где-то на Той Стороне – местом встречи с которой он и был – и недоступным для живых. Ибо там уже находился он – Змей-С-Моря. Тот самый, что являлся вечным и главным врагом жителей Ладоги с самого основания поселения. В нем воплотилось все худшее, что отравляло их жизнь: наводнения, смывающие прибрежные постройки, и набеги морских конунгов, ищущих богатства и пленных. В разных обликах, с разными целями и разным успехом, он приходил всегда – при матери, при бабке, прабабке… В тени его жили еще те безымянные варяги и словены, что рубили здесь первые дома, – безымянные, потому что не менее пяти раз поселение сгорало до основания и ровнялось с землей, а жители уходили во тьму, не оставив никого, кто знал бы их имена и род. Мать, княгиня Дивомила, когда-то передавала Предславе сказания, услышанные от ее бабки Радогневы: для каждого поколения живущих здесь, на грани того и этого света, наступает свой Рагнарек. Для каждого. И она, Предслава, дождалась своего.

Оглянувшись, она нашла глазами Вояту, стоявшего с двумя-тремя мужчинами в нескольких шагах поодаль, подошла к нему, взяла за локоть, высвободив руку из-под плотного шерстяного плаща, и прижалась к его плечу – молча, чтобы не мешать беседе воевод. Она до сих пор не могла опомниться от радости, которую испытала, увидев его живым. Ей было даже стыдно за эту тайную радость, что если уж только одному из троих суждено было уцелеть, это оказался он, а не Хакон и не Гостята. Странно: Гостята состоял с ней в более близком родстве – двоюродный брат, – но Воята был ей дороже всех в Ладоге, и в душе она горячо благодарила богов, сохранивших его. Пусть ненадолго – ведь Змей-С-Моря наверняка придет и сюда, не сегодня завтра Ладоге предстоят новые битвы. Может быть, через два-три дня никого из них уже не будет в живых: ни Вояты, ни прочих родичей, ни ее самой. Но это не сейчас… это потом. А пока он с ней, живой и невредимый, и Предславу наполняло обостренное чувство блаженства оттого, что пока ничего худого с ним не случилось.

Рерик ярл тоже был на стене, но стоял в отдалении от людей, и к нему никто не подходил – лишь боязливо оглядывались, то ли не смея тревожить человека в таком страшном горе, то ли опасаясь подцепить его неудачу. Слушая рассказ Вояты, он осунулся на глазах; казалось, даже седины на его темноволосой голове прибавилось. Он понял многое – больше, чем все, кто слушал вместе с ним. Мертвым голосом он подтвердил в ответ на нетерпеливые расспросы изумленной ладожской знати: да, у него и королевы Сванрад было два сына. Хакон и… Хельги, младший. Да, он оставил того совсем ребенком. Да, сейчас ему уже должно быть… двадцать три года, что-то вроде этого. Он хорошо помнил, что жена покинула его в гневе и досаде. Теперь Рерик понимал, как опрометчиво позволил себе забыть о ней, довольствоваться тем, что Сванрад много лет не напоминала о себе, тешился надеждами, что она простила… объявила о разводе и вышла за другого… мирно умерла… Вместо того чтобы попытаться как-то загасить ее обиду, он прикрыл тлеющие угли и отвернулся; а они вспыхнули и сожгли то, что было ему, пожалуй, дороже всего на свете, – старшего сына Хакона, его постоянного спутника во всех походах последних двадцати с лишним лет, делившего с ним победы и поражения, надежную опору и товарища, надежду семьи, прекрасного наследника, которому он намеревался оставить все приобретенное и твердо верил, что тот преумножит и богатства, и влияние рода. Он был еще так молод! От первой законной жены, ирландки Дарфине, которую тут звали Дариной, у него родилось три дочери, но теперь, после ее смерти, Хакон собирался найти не менее знатную жену-славянку, и отчего ему было не дождаться еще семерых сыновей? И пусть бы он выбрал княгиню Предславу – Рерик с радостью уступил бы сыну эту невесту, лишь бы тот был счастлив. А ему самому много ли надо – он уже почти сед, до женитьбы ли тут?

Так думал он теперь, раздавленный горем и едва сохраняя на людях приличное знатному человеку спокойствие. Но ничего уже не поправить. Не нужны больше Хакону никакие невесты – уже обняла его Мара… то есть валькирия унесла в Валхаллу павшего в битве. Но и посмертная почетная участь сына не радовала Рерика ярла. Он ощущал себя слабым стариком, лишенным опоры, и ничего так не желал, как вернуть каким-то чудом живого Хакона – вновь увидеть его смугловатое лицо, серые глаза под черными густыми бровями…