У каждого останется свой миф о «приморских партизанах». Одни считают их «борцами с ментовским беспределом», другие — сепаратистами, третьи — бандитами, связанными с наркобизнесом.

Но мы сейчас — о другом: о связи «приморских партизан» образца 2010 года с фадеевскими партизанами образца 1919 года. И здесь мы натыкаемся на поразительные топографические пересечения.

Приморье — большое. Книжный Левинсон мог воевать хоть в Сучане, хоть в Анучине — но он почему-то ходил ровно теми же тропами, которыми 90 лет спустя будут ходить «приморские партизаны». Смотрите сами: новые «партизаны» — из Кировского района, где вначале стоит отряд Левинсона. Одно из их деяний — убийство милиционера в Ракитном (том самом, где происходят события «Разгрома»). У Фадеева упомянуты японцы в Марьяновке; по словам Никитина, в Марьяновке — «терем начальника Кировской милиции стоимостью 30 млн рублей»…

Подобных совпадений — масса. Вот только врагами у новых «партизан» оказались не японцы и не казаки. И разгром произошел южнее — в Уссурийске.

Пусть те партизаны и эти — явления совершенно разные, но «Разгром» теперь не может не восприниматься по-новому.

В 1970-х в Приморском краевом драмтеатре им. Горького шел «Разгром»[245]. Тогда этот спектакль был вполне мейнстримным; может, даже конъюнктурным. А представить постановку «Разгрома» сейчас, после истории с «приморскими партизанами»? Она неизбежно, вне зависимости от желаний режиссера, стала бы политическим высказыванием — в силу того, что изменился контекст. То же — с «Молодой гвардией»: теперь этот сюжет не сможет восприниматься отдельно от новой войны на Донбассе.

…Партизанский комиссар Булыга стал большим писателем, любимцем Сталина. Добросовестно исполнял литературные и нелитературные обязанности. А сам хотел вернуться в Приморье и завершить главное — «Последнего из удэге».

Не смог, не успел. Ничего лучше «Разгрома» не написал.

Больше никогда Фадеев не будет в такой форме, как в то время, когда писал «Разгром». Идеально сошлось всё: свежесть впечатлений и жадность к сочинительству, молодость и ранняя зрелость, непосредственность жизненного опыта и «набитость» руки на «Разливе» и «Против течения». А главное — настрой, психологическое состояние, какого потом уже не будет. Уже с конца 1920-х начнут шалить нервы, потом добавятся другие болезни. Сменится время, впечатления станут «писательскими», добавится гора общественной работы, проблем, обязанностей… Накапливающийся опыт и растущее мастерство всего этого компенсировать не смогут.

Иосифа Певзнера реабилитировали в ноябре 1956-го — через полгода после того, как боец его отряда Булыга расстрелял себя сам.

Фадеев похоронен на Новодевичьем. Певзнер лег в неуютную землю «Коммунарки». Морозка — в далекой приморской Боголюбовке, Дубов — в Ариадном…

А командир Левинсон жив. По-прежнему ведет уцелевших бойцов разбитого отряда в долину Тудо-Ваки, богатую людьми и хлебом.

Настоящей родиной Фадеева — творческой, гражданской, духовной… — стало Приморье. «Я с шести лет в нашем крае и считаю его своей родиной», — писал он. «Родным селом» называл Чугуевку, хотя провел куда больше времени во Владивостоке (уже в 1950-х писал, что для него и сейчас Владивосток остается «самым любимым и прекрасным городом»).

В 1929 году писал Землячке: «Нужно вовсе, на год, на два уехать из Москвы… вообще больше жить в провинции».

Но как это сделать? «Я знаю, что вся наша организация будет решительно против моего отъезда».

А дальше будет только хуже.

И все-таки он дважды вырывался в родное Приморье. Не просто приезжал в гости — жил.

Первый «камбэк» — с сентября 1933-го по январь 1934 года.

Фадеев, стремительно идущий вверх в писательской иерархии, вдруг добивается временного освобождения от обязанностей ответственного секретаря оргкомитета кристаллизующегося Союза писателей СССР и уезжает в Приморье. Одна из причин — сложные отношения с бывшими товарищами по РАППу. Он, в отличие от многих, после ликвидации РАППа вновь оказался на коне.

Имелись и личные причины. Формально он еще был женат, но фактически вел холостяцкую жизнь — отношения с Валерией Герасимовой разрушились (хотя и позже они будут общаться и хорошо отзываться друг о друге).

Конечно, скучал по Приморью. Да и для «Удэге» нужно было освежить впечатления.

Но просто убежать «в глушь», дезертировать было для Фадеева неприемлемо. Он находит достойный повод: затевает вместе с Александром Довженко сценарий о Дальнем Востоке[246].

29 августа 1933 года Фадеев едет на Дальний Восток с экспедицией Довженко. Тот решил снимать «Аэроград» — говорят, по личному заказу Сталина, посетовавшего на отсутствие кино о героическом Дальнем Востоке. С ними едут Юлия Солнцева, жена и помощница Довженко, и оператор Михаил Глидер.

Планировал уехать месяца на полтора-два — задержался на все пять. Фильм в итоге обошелся без Фадеева — Довженко написал сценарий сам. Беляев говорит о «творческих расхождениях», сам Фадеев в беседе с владивостокскими журналистами отнекивался: «Спросите у Довженко… Я всего-навсего начинающий сценарист, а не какая-нибудь кинозвезда». Складывается ощущение, что он использовал фильм лишь как повод — а поехал вовсе не ради него.

Позже Фадеев, правда, напишет (недопишет) свой дальневосточный киносценарий, перекликающийся с довженковским, — «Комсомольск на Тихом океане» о закладке нового города и шпионско-экспансионистских происках японцев. Вот одна из сцен: школа в Хакодате, учитель говорит детям, обводя указкой границы Дальнего Востока: «Этот богатый край должен принадлежать Японии». Завязка: полковник Мацуока отправляется в таежную деревню, чтобы подбить староверов на восстание. Сейчас звучит наивно — тогда звучало совсем иначе: на границе с Приморьем Япония создала государство Маньчжоу-го, СССР с года на год ждал нападения не с Запада — с Востока. В фильме Довженко происходит примерно то же: на берегу Тихого океана строится «аэроград» (явные, хотя, возможно, и неосознанные переклички с «Дорогой на Океан» Леонова, завершенной, как и фильм, в 1935 году). Строителям мешают кулаки, бывшие белогвардейцы, диверсанты. Колхозник Степан Глушак гонится по тайге за самураями (японских диверсантов играли корейцы, которых тогда еще не выслали с Дальнего Востока в Среднюю Азию) и перепрятывает закопанный ими динамит. Такой была повестка 1930-х: стройки, войны, шпионы, новые города… Был соцзаказ — но был и искренний пафос.