Не успел он сказать это, как за забором метнулся свет фар, заскрипели тормоза.

— Наши подъехали?.. — полувопросительно произнес собеседник.

Я не стал вникать, подхватил Грома, бросился на выход.

На улице пофыркивал мотором милицейский «уазик», из-за руля выбрался невысокий щупловатый сержант.

— Брат! — кинулся я к нему. — Пес у меня ранен при задержании. Помоги! Доставь в клинику!

Сержант если замешкался, то на секунду.

— Садись! — распахнул заднюю дверцу. Я с Громом на руках мгновенно очутился там. Сержант прыгнул за руль, круто развернулся, погнал по пустой улице.

И вправду оказалось недалеко. Метров через пятьсот справа возникло освещенное крыльцо ветклиники.

— Сюда! — сказал водитель. Тормознул, вновь выскочил из-за руля, открыл дверь.

— Спасибо, брат! — крикнул я, уже взбегая по ступенькам.

Он что-то ответил, но я не разобрал. Не знаю, как я ухитрился, одной рукой держа тяжеленного пса, другой рукой толкнуть тоже тяжелую створку двустворчатой двери.

Шагнул в тускло освещенный коридор, где меня враз обдало едким, сложным запахом медпрепаратов.

— Доктор! — задыхаясь, прокричал я. — Доктор!..

Глава 24

Коридор был пуст и полутемен, но признаки жизни, бесспорно, здесь присутствовали: в помещение слева была открыта дверь, там ярко горел свет, доносились голоса. Что-то позвякивало.

На мой крик оттуда высунулся немолодой усатый дядька в шапочке, халате с закатанными рукавами. В золотых очках.

— Что здесь за содом, погром?.. — начал было он, но увидав картину, сразу оборвал шутки:

— Из воинской части? Что с псом, травма?

— Ножевое, — сказал я. — Ранен при задержании преступника.

— Давай сюда, — врач посторонился и, обернувшись, зычно гаркнул: — Анна Федоровна! Готовь стол. А ты боец, пока сюда клади.

Я шагнул в помещение, состоящее из нескольких комнат. Здесь, в первом, был только чистейший белый топчан. На него я и уложил Грома. Он взглянул на меня таким долгим печальны взглядом, что у меня защемило сердце.

— Кто перевязку делал? — спросил доктор.

— Я и делал.

— Молодец. Неплохо.

— Я собаковод. Кинолог.

— Понятно. Что у вас, нарушитель, что ли, на территорию проник?

— Нет. Нас к милиции пристегивали. На усиление.

— Надо же, — слегка удивился врач — чего, мол, на свете не бывает.

Вкатилась низенькая кругленькая Анна Федоровна:

— Готово, готово, Алексей Степаныч! Все готово.

— Отлично, — ветеринар повернулся ко мне: — Какая группа крови у пса?

Я возблагодарил Бога за то, что все Громовы документы с собой, в бушлате.

— Вот!

— Отлично… — он пробежал глазами данные, повернулся к санитарке, сунул ей листок: — Готовь переливание, Федоровна. И заштопаем. Как будто все нормально быть должно. Повернулся ко мне: — Тебя как зовут?

— Рядовой Сергеев.

— Ну, рядовой, беговой!.. Звать, говорю, как?

— Борис.

— Молодец, Борис. Перевязку сделал качественно. Остановил кровопотерю, считай спас псину. Остальное у нас дело техники… Ну иди, ты больше тут не нужен. Завтра наведайся.

— Я, доктор, все же подожду до конца операции.

— Ну, коль время терпит… Только вон там, в коридоре жди.

Я вышел, обнаружил в коридоре полумягкую скамеечку, присел. И лишь тут обнаружил, как устал. То есть, даже не устал, а сильнейшее нервное напряжение отпустило меня, и точно из тела ушел какой-то стержень. Я привалился спиной к стене, прикрыл глаза…

И очнулся оттого, что меня трясут за плечо.

Открыл глаза — ветеринар Алексей Степанович, смеется, довольный.

— Заснул?

— Да не то слово, — пробормотал я, приходя в себя. — Как в омут провалился!..

— Переутомился, переволновался, это понятно. Короче, так: операцию сделали, все в порядке. Жить твой пес будет долго! Он ведь молодой?.. Да. Правда, лезвие зацепило сухожилие, и тут… я не знаю пока, будет хромать на переднюю правую, нет… Но боюсь, со службы могут списать.

Здесь, видно, мое лицо нехорошо изменилось, и врач поспешил добавить:

— Ну, пока без дальних прогнозов обойдемся. А ближний прогноз самый благоприятный. Пусть день-два у нас побудет, потом посмотрим.

Я тяжеловато поднялся:

— Спасибо, доктор. Я завтра… То есть, сегодня постараюсь зайти.

— В общем-то необязательно. Но возражений не имею.

Тут появилась Анна Федоровна с таким здоровенным котом на руках, что оторопь брала при взгляде на такое чудище. Чуть ли не с самое Анну Федоровну величиной. На меня он уставился изумрудными глазами с явным неудовольствием: типа ты кто такой? Я тебя не звал.

— Не спеши сынок, не спеши, — затарахтела санитарка. — Сегодня можешь не приходить. И собачку волновать зря незачем. Пусть малость отдохнет, сил наберется!..

— Ладно, — сказал я. — Вам виднее. Котище-то, однако, у вас — ух! Хоть на выставку такого посылай.

— Это Васенька! — с гордостью заявила Анна Федоровна. — Наш воспитанник!

— Талисман, можно сказать, — добавил Алексей Степанович и оживился: — Кстати! Вот ты же собаковод, спец по животным. Ты как считаешь, животные способны мыслить?

— Да сто процентов, — сказал я с уверенностью. — По крайней мере, собаки.

— Вот! — Алексей Степаныч назидательно поднял крепкий, толстый указательный палец. — Скажем шире: высшие млекопитающие. Ты знаешь, как здесь у нас эта подлейшая рожа появилась?

Он ткнул пальцем в сторону кота, а тот повел глазами в сторону говорящего.

Естественно, я не знал.

— Сейчас расскажу, — с удовольствием произнес врач.

Шесть с лишним лет назад, летом семьдесят шестого…

— Как раз олимпиада в Монреале шла, — вспомнил врач. — Футбол…

Дело было уже ночью, почти как сейчас. Посетителей не было, пациенты вели себе смирно. Дежурили те же двое: Алексей Степанович и Анна Федоровна. Тихо. И вдруг из коридора долетел едва слышный жалобный писк.

— Эт-то что еще за новости… — удивился доктор и пошел посмотреть.

И увидел в коридоре крохотного паршивенького котенка. Такого грязного, такого дохленького — сил нет!

— Вот как он забрался сюда, скажи на милость⁈ Как понял, что его спасение здесь?.. Ну да, конечно, понимаю: кто-то подбросил и убежал. Но я тут же вышел на крыльцо: никого! Ни слуха, ни духа. Да, я скептик, как положено быть врачу, пусть бы и ветеринару. И допускаю, что этот некто, он такой шустрый, что дернул быстрее лани… Но пусть даже так. Когда мы взялись за него — Боже мой, чего только у него