Когда на каждое мечтанье

Унынье черную кладет свою печать.

Нет, нет! Друзей любить открытою душою,

В молчанье чувствовать, пленяться красотою –

Вот жребий мой: ему я следовать готов,

Покорствую судьбам, но сжалься надо мною,

    Не требуй от меня стихов.

Не вечно нежиться в прелестном ослепленье,

Уж хладной истины докучный вижу свет.

По доброте души я верил в упоенье

Волшебнице-мечте, шепнувшей: ты поэт, –

И, презря мудрости угрозы и советы,

С небрежной легкостью нанизывал куплеты,

Игрушкою себя невинной веселил;

Угодник Бахуса, с веселыми друзьями,

Бывало, пел вино водяными стихами,

В дурных стихах дурных писателей бранил,

Иль дружбе плел венок – и дружество зевало

И сонные стихи впросонках величало,

И даже – каюсь я – пустынник согрешил, –

Я первой пел любви невинное начало,

Но так таинственно, с таким разбором слов,

    С такою скромностью стыдливой,

    Что, не краснея боязливо,

Меня бы выслушал и девственный Козлов.

Но скрылись от меня парнасские забавы!..

    Не долго был я усыплен,

Но долго снились мне мечтанья муз и славы,

Я строгим опытом невольно пробужден.

Уснув меж розами, на тернах я проснулся,

Увидел, что еще не гения печать –

Охота смертнаяна рифмах лепетать,

Сравнив стихи твои с моими, улыбнулся –

    И полно мне писать.

К КАВЕРИНУ

Лицейская редакция:

    Забудь, любезный мой Каверин,

Минутной резвости нескромные стихи.

    Люблю я первый, будь уверен,

    Твои гусарские грехи.

Прослыть апостолом Зенонова ученья,

Быть может, хорошо – но ни тебе, ни мне.

    Я знаю, что страстей волненья

    И шалости, и заблужденья

Пристали наших дней блистательной весне.

  Пускай умно, хотя неосторожно,

  Дурачиться мы станем иногда –

    Пока без лишнего стыда

    Дурачиться нам будет можно.

    Всему пора, всему свой миг,

  Всё чередой идет определенной:

    Смешон и ветреный старик,

    Смешон и юноша степенный.

Насытясь жизнию у юных дней в гостях,

Простимся навсегда с веселием шумливым,

С Венерой пылкою и с Вакхом прихотливым,

    Вздохнем об них, как о друзьях,

И старость удивим поклоном молчаливым.

    Теперь в беспечности живи,

Люби друзей, храни об них воспоминанье,

    Молись и Кому и любви,

    Минуту юности лови

И черни презирай ревнивое роптанье.

Она не ведает, что можно дружно жить

С стихами, с картами, с Платоном и с бокалом,

Что резвых шалостей под легким покрывалом

И ум возвышенный и сердце можно скрыть.

ДЕЛЬВИГУ8

Лицейская редакция:

Блажен, кто с юных лет увидел пред собою

Извивы темные двухолмной высоты,

Кто жизни в тайный путь с невинною душою

  Пустился пленником мечты!

Наперснику богов безвестны бури злые,

Над ним их промысел, безмолвною порой

Его баюкают камены молодые

И с перстом на устах хранят певца покой.

Стыдливой Грации внимает он советы

И, чувствуя в груди огонь еще младой,

Восторженный, поет на лире золотой.

  О Дельвиг! счастливы поэты!

Мой друг, и я певец! и мой смиренный путь

В цветах украсила богиня песнопенья,

  И мне в младую боги грудь

  Влияли пламень вдохновенья.

В младенчестве моем я чувствовать умел,

  Всё жизнью вкруг меня дышало,

  Всё резвый ум обворожало,

И первую черту я быстро пролетел.

  С какою тихою красою

  Минуты детства протекли;

Хвала, о боги! вам, вы мощною рукою

От ярых гроз мирских невинность отвели,

И были дни мои посвящены покою.

  Но всё прошло – и скрылись в темну даль

    Свобода, радость, восхищенье;

    Другим и юность наслажденье:

    Она мне мрачная печаль!

Так рано зависти увидеть зрак кровавый

И низкой клеветы во мгле сокрытый яд.

  Нет, нет! ни счастием, ни славой

Не буду ослеплен. Пускай они манят

На край погибели любимцов обольщенных.

    Исчез священный жар!

    Забвенью сладких песней дар

    И голос струн одушевленных!

    Во прах и лиру и венец!

Пускай не будут знать, что некогда певец,

Враждою, завистью на жертву обреченный,

      Погиб на утре лет,

    Как ранний на поляне цвет,

    Косой безвременно сраженный.

И тихо проживу в безвестной тишине;

Потомство грозное не вспомнит обо мне,

И гроб несчастного, в пустыне мрачной, дикой,

Забвенья порастет ползущей повиликой!

В первоначальной редакции после стиха «О, Дельвиг! Счастливы поэты!» находилось семь следующих стихов, впоследствии переделанных в четыре начальных стиха окончательной редакции:

    Певец! в безвестности глухой

    Живи под дружественной сенью;

Страшись увидеть свет; неопытной душой

      Не жертвуй ослепленью!

Воспитанный в тиши, не зная грозных бед,

    С любовью, дружеством и ленью

В уединении ты счастлив, – ты поэт!

В. Л. ПУШКИНУ

Начало и конец лицейской редакции:

Скажи, парнасский мой отец,

Неужто верных муз любовник

Не может нежный быть певец

И вместе гвардии полковник?

Ужели тот, кто иногда

Жжет ладан Аполлону даром,

За честь не смеет без стыда

Жечь порох на войне с гусаром

И, если можно, города?

Беллона, музы и Венера,

Вот, кажется, святая вера

Дней наших всякого певца.

Я шлюсь на русского Буфлера

И на Дениса храбреца,

Но не на Глинку офицера,

Довольно плоского певца;

Не нужно мне его примера…

Ты скажешь: «Перестань, болтун!

Будь человек, а не драгун;

Парады, караул, ученья –

Всё это оды не внушит,

А только душу иссушит,

И к Марину для награжденья,

Быть может, прямо за Коцит

Пошлют читать его творенья.

Послушай дяди, милый мой:

Ступай себе к слепой Фемиде

Иль и дипломатике косой!

Кропай, мой друг, посланья к Лиде,

Оставь военные грехи

И в сладостях успокоенья

Пиши сенатские решенья

И пятистопные стихи;

И не