Первая реакция Фишера была сплошным позитивом. «Грандиозно, — ответил он. — Я принимаю вызов». Позднее он сообщил журналистам, что не изучил предложение в деталях, и что решил играть матч, потому что «на кону престиж страны». И всё же потребовался еще один толчок, чтобы усадить его, наконец, за доску.

И таким толчком стал еще один звонок. Сэйди снял трубку, наверное, в двадцатый раз за день, полагая, что это очередная просьба об интервью или о заявлении со стороны Бобби. Но звонил личный секретарь Генри Киссинджера, советника по национальной безопасности при президенте Никсоне (впоследствии, государственный секретарь), желавший поговорить с Фишером. Бобби вялой походкой подошел к телефону, и Киссинджер начал говорить своим грудным голосом с немецким акцентом: «Самый слабый шахматист в мире звонит сильнейшему шахматисту планеты». Киссинджер сказал Бобби, что он должен отправиться в Исландию и победить русских в их игре. «Правительство США желает вам удачи, так же как и я».

После десяти минут беседы Бобби заявил, что будет играть «несмотря ни на что», и что интересы США он ставит выше собственных. Именно в этот момент Бобби увидел себя не просто шахматистом, а воином в Холодной войне, защищающим интересы своей страны.

После месяцев разочаровывающих переговоров миллионер Слейтер, поддержанный дипломатом Киссинджером, совершили невозможное. Что заставило Бобби бежать — на этот раз в Исландию? Очевидно, три вещи: гордость, деньги и патриотизм.

Чтобы избежать репортеров и публичного внимания, Бобби «контрабандой» переправили на самолете исландской авиакомпании «Лофтлейдир». Он совершил ночное путешествие с Ломбарди, которого заявил в тот же день своим официальным секундантом на матче. Ломбарди, крупный, бледнолицый, ревностный римско-католический священник, был, вероятно, главным вспомогательным актером драмы, развернувшейся в Рейкьявике. Тридцати пяти лет, на шесть лет старше Бобби, он стал первым шахматным мастером международного уровня, связанным с католической церковью, после Рюи Лопеса (XVI век) и Доменико Понциани (XVIII), оставившим заметный след в шахматах.

Жеребьевка цвета, которая должна была состояться днем в отеле «Эсья», привлекла внимание сотен журналистов, официальных лиц из ИШФ и членов обеих противоборствующих сторон — русских и американцев. Прибывшему Спасскому сообщили, что Фишер всё еще спит и прислал Ломбарди вместо себя. Вышедший из себя Спасский отказался от процедуры и в раздражении покинул отель. За ланчем он сообщил журналистам, что «не покидает матч», но Фишер ведет себя недостойно. «Я всё еще хочу играть, — сказал он, — но я буду решать, когда». Затем он сделал заявление, вероятно, присланное ему из Москвы:

Под «справедливым наказанием» советские понимали присуждение Фишеру поражение в первой партии ввиду неявки.

Советская делегация также заявила:

Эйве, соответствуя моменту, в скромной и трогательной манере заявил, что поскольку два пункта касаются его лично, он даст ответ немедленно: голландец признал, что нарушил правила ФИДЕ и осудил Фишера «не только за последние два дня, но и за весь процесс переговоров». Потратив десять минут на составление заявления — собравшаяся публика со смешанными чувствами неловкости и симпатии к президенту терпеливо ждала — Эйве громким голосом зачитал его, подписал и передал Ефиму Геллеру, секунданту Спасского.

В нем говорилось: «1. Президент осуждает поведение претендента за его неприбытие вовремя, что оставило все участвующие стороны и зрителей в неведении относительно судьбы матча, и создало большие трудности; 2. Президент ФИДЕ признает, что ему пришлось перенести начало матча на два дня, тем самым он нарушил правила ФИДЕ. Это было сделано по некоторым причинам, которые впоследствии оказались несостоятельными. Я заявляю, что правила ФИДЕ и соглашения, касающиеся матча и одобренные ФИДЕ, впредь будут строго соблюдаться».

Лицо Эйве покрылось краской раскаяния, казалось, он едва удерживался от слез. Советские заявляли, что в соответствии с правилами Фишер проиграл матч, когда не появился в день его открытия; и что только благодаря их доброй воле соревнование продолжается. Теперь очередь Фишера делать ход.

Этим вечером Фишер составлял элегантные извинения Спасскому. Репортер Брэд Даррах из «Лайф» утверждал, что в первом черновике письма Фишер отказывался от своей доли призовых и говорил, что хочет играть из любви к шахматам. Хотя можно себе представить, как Фишер под влиянием момента восклицает: «Я докажу миру, что люблю шахматы больше, чем русские!», нетрудно догадаться, что память о бедном детстве убедит его в пользе прагматизма. Бобби всё еще хотел получить деньги, но желание доказать за доской, что он сильнее всех, стало доминировать.

В итоге было написано второе письмо, и именно его получил Спасский. Фишер отправился к отелю «Сага» ранним утром 6-го июля и прошел вместе с коридорным до номера Спасского, чтобы самому увидеть, как письмо исчезает под дверью. Вот текст письма: