Все четверо вошли в какую-то гнилую рощу и увидели колодец. Смутно припомнилось — позавчера они спускались туда и что-то кричали в бездонный зев… Подойдя, он сразу заглянул вниз. Там, глубоко, отсвечивала водная поверхность. Может быть, это другой колодец?

— Встань напротив меня, а вы, свеи, друг напротив друга, — расставил всех Ягорма. Янис глянул на него и вздрогнул — так и есть! — перед ним был уже не старик, а высокая костлявая старуха со смуглым лицом и длинными черными волосами, в которых просвечивали седые пряди.

— Когда же это случилось? — удивился он.

— Молчи! — злобно сказала старуха. — Молчи, ибо важнейший для тебя час настал. Сейчас я буду говорить со всею Мастемой!

Она положила руки поверх колодезного зева и громко возгласила:

— Анатас кух инев!

Поверхность воды в колодце вздрогнула.

— Лэамас эт оковда!

Янис отчетливо увидел, как уровень воды в колодце стал быстро понижаться.

— Рефискул эт оков!

После этого вода еще стремительнее стала проваливаться вниз, бурля и клокоча в неизмеримой глубине.

И вот уже в колодце не видно стало отражения наружного света, пасть его зияла бездонным черным мраком.

— Рефискул эва! — восторженно закатывая глаза, произнесла старуха Ягорма. — Тнатулас эт ирутиром!

«Что же это за язык? — завороженно пытался угадать Вонючка Янис. — Угорский?.. Ижорский?.. Литовский?..» Но он хорошо понимал, что это и не угорский, и не чухонский, и не литовский, а особенный демонской язык общения с бездной.

— Ро-о-о-о-о-о-о-о… — вдруг пророкотало из мрачной глубины колодца.

— Он зовет, — улыбнулась страшная старуха Янису. — Магнус Эклунд! — Она ударила по плечу Магнуса, и тот вдруг встал на каменную колодезную опалубку, замер на один-единственный миг и — прыгнул в ужасную бездну. Только меч, висящий у него на поясе, звякнул, чиркнув где-то там о стенку скважины.

— Ру-у-у-у-у-у-у… — прогудело из мрачных недр, принимая первую жертву, а уже вторая становилась на край каменной одежды колодца по приказу старухи Ягормы:

— Пер-Юхан Турре!

И точно так же, как Магнус, безропотно канул Пер-Юхан, даже и не звякнув ничем напоследок. И вновь адская яма откликнулась удовлетворенным гулом.

— Кончено с ними, — молвила Ягорма. Янис глянул ей в глаза и увидел в ведьминых очах ту же бездну. — Теперь жди.

Они стали ждать. И вот из черной скважины выхватилось что-то зеленое, стало приближаться, быстрее и быстрее, выпрыгнуло и вонзилось Янису в междубровье, вошло в него. Стало тесно в груди, тягостно, но ненадолго — вошедшее быстро распределялось по телу. И второе точно так же вылетело и вошло в него, и вновь стало невыносимо, будто целая толпа народа втиснулась тебе внутрь, гневная и неспокойная.

— Терпи! Сейчас рассядется, — сказала колдунья, видя, как плохо Вонючке Янису. — Терпи, теперь тебя — трое.

И он напрягся изо всех сил, а его все дмело и дмело изнутри невыносимо, пучило душами двух загубленных свеев, и невозможно было их исторгнуть из себя, как дурной воздух. Все внутри налилось немыслимой тяжестью.

— Свали! — показала старуха на стоящее рядом дерево. Янис ударил кулаком по стволу, и толстое дерево покорно, как Магнус и Пер-Юхан, стало валиться. Правда, оно было гниловато, ветки так и отскакивали, покуда дерево падало.

— Рефискул эт аиролг! — крикнула Ягорма в черный зев скважины. Янис глянул туда и увидел, как вода вновь поднимается из мракоточащих глубин, и в ушах у него застучало, застучало, застучало…

Как стучало и теперь, утром нового дня, когда он ехал один на своем коне, вновь покинув Ягорму и возвращаясь в стан Биргера Фольконунга и Улофа Фаси.

Было или не было все, что теперь казалось черным сном? Но вот ведь и теперь свет нового дня кажется ему не вполне светлым, а будто бы черным. Было ли, не было ли, а вот два свея, Эклунд и Турре, были при нем, а теперь их нет. И внутри у него по-прежнему тесно, будто и впрямь их души вошли в него, и трудно им разместиться в его неказистом теле.

Он ехал берегом реки Оредежи и видел лебедей, которые казались ему не вполне белыми, а скорее даже совсем черными. Солнечный свет болезненно резал ему взор, хотелось схватить это солнце рукой и бросить туда, в прошедшую ночь, в глубине которой зияла мраком бездонная скважина.

Эта ночь… Встречей с глубинами ада она только начиналась, потом же длилась бесконечно, полная таких забав и утех, которые простым смертным никогда не достанутся.

Он видел!.. Он видел, как старуха сбросила с себя одежды и стала превращаться в молодую ведьму, как восстали ее увядшие груди, как округлились изостренные колени, отвердели дряблые бедра, стал тугим обвисший живот, как разгладилась шея и лицо стало прелестным. Только седые, иссиня-серебряные пряди в длинных черных власах ведьмы не почернели, оставаясь такими же. Но все остальное преобразилось на глазах у Вонючки Яниса.

— Узнаешь ли ты меня, жену свою, отныне триединый Янис? — спросила она его.

— Узнаю! — воскликнул он, протягивая к ней свои руки.

Долгая, бесконечно долгая у них ночь была… А вот уже и кончилась, и вот он едет в одиночестве. Едет навстречу подвигу, на который послала его великая колдунья Ягорма, сказав: «Ничего не бойся! Ты победишь и привезешь мне его сердце!»

Черное озеро… Она назвала его Липогодским… Там они праздновали эту пятницу тринадцатого июля, день, когда сынопоклонники почитали своего Архангела Гавриила… А они на Черной скале у Липогодского озера играли свою окончательную свадьбу, ибо, как сказала Ягорма, в первую ночь у них была только помолвка.

Теперь он пытался вспомнить, что же было там, на Черной скале, и не мог. Лишь сладострастные обрывки… лишь вихри какие-то да отзвуки нечеловеческих, демонских песен… Разве они пили что-то, из-за чего он ничего не может отчетливо вспомнить?.. А может быть, ему все лишь примерещилось? Но где же тогда границы сна и яви? И вся жизнь его — не была ли она лишь мороком, наваждением, небылью?..

Его мучило присутствие внутри двух посторонних, лишних душ, которые просились на волю, кричали, чтобы он выпустил их, но разве он знал, как это сделать? Он мог только убить себя и таким образом освободить несчастных, но Нерон не способен был убить себя, он мог убивать только других людей, себя же ему было нестерпимо жаль.

— И я рожу от тебя того, о ком сказано в пророчествах, — сказала ему Ягорма, и это вдруг припомнилось отчетливо. Да так, что конь под Янисом задрожал и огласил окрестности испуганным ржанием. Побежал быстрее, будто его ткнули жестокими литовскими бодцами[83]или укусил злобный овод.

За всю прошлую ночь Вонючка Янис ни разу не сомкнул глаз, и теперь ему так и хотелось рухнуть под ноги коня в придорожную траву и мигом уснуть. И только одно мешало сделать это — осознание, что вся его жизнь, включая сей новый день, — лишь сон.