— Ты, как я вижу, валишься с ног от этих наслаждений? — сурово спросил Биргер.

— Признаться, да… — глухо отозвался гонец, глаза его закрылись, и он медленно повалился в притоптанную траву.

— Мне подозрителен его рассказ о гибели Эклунда и Турре, — сказал одноглазый Ларе.

— Хотел бы ты одним глазком увидеть, как все произошло на самом деле? — засмеялся Торкель.

— Не вижу ничего смешного в гибели наших соратников, — нахмурил на него брови Биргер.

— Да ладно тебе, брат! — хлопнул его по плечу Торкель. — Ты огорчен, что Александр едва ли захочет с нами сражаться? У тебя будет возможность повоевать с разбойниками, подобными тем, что убили Эклунда и Турре. Завтра же снимемся отсюда и пойдем на Хольмгард. А то и впрямь, поднадоело тут. Пора отведать хольмгардских бабенок. Говорят, они не в пример лучше всяких ингерманок. Эти какие-то… без огонька. А про тех говорят, что они очень даже с огоньком. Эй, Вонючка Янис! А хольмгардочек вам давали отведать? Спит, проклятый, даже благоуханиями своими нас не порадует.

Биргер поразмыслил и признал, что в донесениях Яниса больше радостного, чем печального.

— Ладно, — сказал он решительно. — Сегодня объявляю последний день отдыха и развлечений, а завтра будем сниматься. Даже если Улоф не захочет уходить отсюда, без него пойдем — больше славы себе раздобудем. Правильно?

— Правильно! — воскликнули Ларе и Торкель.

— Нет, без Улофа идти — безрассудство! — возразил Аарон.

— Да он и не останется, — усмехнулся Биргер. Пировали в сей вечер с особым размахом, жарили на вертеле годовалых бычков, коим в распотрошенные брюхи зашили цыплят и уток, отдельно в молоке тушились языки и внутренности, все припасы пива свезены были к Биргерову шатру, ничего не жалеть приказали Фольконунги, ибо завтра начинается суровая воинская жизнь до самой победы над Хольмгардом, а уж тогда снова попируем.

К вечеру не осталось ни одного трезвого викинга. Здесь же, среди питья и брашна, валили жалобно вопящих ингерманок, не жалея, а только пуще потешаясь, если какая-нибудь из них пыталась сопротивляться. Коротышка Мюрландик придал этой забаве особый смысл, и, когда приводили новую деву или молодую жену, он «благословлял» ее, накладывая крестное знамение рукоятью своего меча и окроплял пивом, приговаривая:

— Крещается раба Божия Недотрога во имя пива и быка и куска пирога, аминь!

И только после этого с хохотом на нее наваливались. И почему-то казалось очень смешным, что всех обесчещенных ингерманок Мюрландик нарекал Недотрогами, Брыкалиями, Царапиями и тому подобными «именами». А главное, само произведенное ими насилие обретало некий священный смысл — хоть такое, а «крещение»!

Впрочем, епископ Томас, увидев сие кощунство, разгневался и не дал «покрестить» всех уловленных ингерманок, и после его запрета остальные оказались просто изнасилованными без «благословения» Мюрландика.

Только рыжий Аарон Ослин не участвовал в общем пиршестве. Он с отрядом из десяти человек отправился на один из ближайших холмов нести дозорную службу. Стояла тихая лунная ночь, все вокруг спало, и лишь от лагеря Биргера и из села, где располагался лагерь Улофа Фаси, доносились пьяные крики и пение. Завтра все кончится — Томас вложит всем в уста облатки и воинство покинет райское место в устье реки Ингеры, которую местные дикари именуют Ижорой.

Правда, у дозорных разве что только баб не было, а еды и выпивки они с собой прихватили немало. Сначала решено было не разводить костра, но потом готландец Свен Бергрен убедил остальных, что без костерка скучновато:

— Сказано же, что русы не придут сегодня. А у костра лучше время коротать. Глядишь, из него саламандры пожалуют, нам — развлечение.

— А что, слышно ли о саламандрах новенькое? — спросил доверчивый Оке Нордстрем, когда костер весело затрещал и все расположились вокруг него.

— А как же! — оживился Бергрен. — У нас на Готланде они почти в каждом костре кишмя кишат. Вот было дело перед самым этим нашим походом. Сидим мы с братом у реки, ловим рыбку, развели, как положено, добрый костерок и ни о чем таком не думаем. Вдруг из того костерка выскакивает саламандра, красивая такая, что язык прикусишь. Ну, мы с братом только наметились жребий бросить, кому эту саламандру выгуливать, а она нас вдруг спрашивает: «Нет ли среди вас, доблестные рыцари, самого лучшего парня во всей Швеции?» Мы переглянулись и спрашиваем: «Не знаем, право, кого ты имеешь в виду. Если назовешь его имя, мы тебе скажем, есть он среди нас или не попал в наше общество». И что вы думаете, кого же она назвала? Оке Нордстрема.

— Брось ты, перестань! Не может быть! — воскликнул Оке.

— Клянусь здоровьем моей покойной прабабушки, — не моргнув глазом, ответил Свен Бергрен.

— Правда клянешься?.. Стой, погоди, какое же у покойной прабабки здоровье! Врешь ты все, готландская твоя морда!

Все вокруг от души посмеялись вранью Свена и доверчивости Оке. Стали вспоминать всякие истории о саламандрах.

— Вот вы все напрасно языками чешете, — сказал Гунар Седербринк, — а мой прадед Петер после того, как благополучно овдовел, на самом деле некоторое время жил с саламандрой, являвшейся к нему из домашнего очага. Тут без всякого вранья. Кто не знает моего прадеда Петера! Ведь это был великий воин. Однажды во время битвы ему отсекли правую ногу ниже колена, так он умостился обрубком на пеньке и, так стоя, продолжал сражаться с врагами. А когда битва кончилась, сам святой Петр явился к моему прадеду, приставил ему отрубленную ногу, и она тотчас приросла. Видит Бог, если со мной случится подобное, я покажу вам, каков наш род Седербринков!

— Ну-ну… — усмехнулся готландец Бергрен.

— А как же твой прадед жил с саламандрой, расскажи, Гунар! — нетерпеливо взмолился любитель всяких баек Оке Нордстрем.

— Обычно он ставил перед очагом два зеркала, одно против другого, и ласково приглашал: «Где ты, душа моя?» И тогда из пламени выходила огненная лава, становилась между двумя зеркалами и превращалась в красивую девушку. И у них была любовь. По рассказам прадеда, она была неутолима в любовных ласках и очень горяча. Так горяча, что от нее иногда вспыхивали простыни, у Петера на груди и животе полностью сгорели все волосы, и от него потом днем всегда пахло паленым.

— Ох и горазды же вы все брехать, как я погляжу! — возмутился рыжий Аарон. — Вот я, к примеру, никогда никаких чудес не видел и не верю в них.

— Даже в евангельские? — спросил Бу Густавссон.

— Позволь мне не отвечать на твой вопрос, — немного подумав, сказал Ослин. — А уж тем более, про саламандр — сплошные враки. Ведь, даже если мы все вместе, как распоследние дураки, примемся взывать к костру, чтобы из него нам выдали хоть одну саламандру, все равно ничего не получится.

— А давайте попробуем, — предложил Свен Бергрен. — Костер, костер! Кинь нам из себя саламандрочку. Да такую, какая приходила к прадеду Гунара Седербринка, чтоб могла всех нас обслужить.