– Книжку орденскую не забудь, – вернул меня из размышлений на землю голос Кирпоноса. – Ты давай пока, еще денек на подхвате побудь, а там третье управление заключение даст, послужим. Иди, Масюк тебе покажет фронт работ.

Аркадий коробочку, конечно, заметил, присвистнул даже.

– Поздравляю, Петро! Что дали?

– «Знамя», – коротко ответил я.

– Неплохо повоевал, значит, – заметил Масюк. – Обмыть бы надо, конечно, чтоб не последний.

– Обмоем, само собой, как без этого, – согласился я. – Не заржавеет. Мне куда сейчас?

– Посиди чуток, сбегаю, узнаю. Определимся, – Аркадий вышел из приемной, вернулся минут через пять. – Пойдем, обрабатывать сводки будешь пока.

* * *

Работа оказалась совсем не трудной, только нудной. Никогда не любил бумажки перекладывать, хотя даже печатать на машинке немного могу. Не так, конечно, как машинистки, которые молотят по клавишам всеми десятью пальцами, не глядя. Но и не одним пальцем, выискивая нужные буквы. Доклады я обрабатывал до обеда. Вернее, до того времени, когда под ложечкой засосало, а в животе уже который раз противно заурчало. Я отпросился у штабного майора, пошел в столовую, перекусил. Ничего особого, слегка пересоленный жидковатый кулеш да перловка без ничего. И на третье – компот из сухофруктов. Без сахара, вестимо дело.

Вышел из столовой, постоял во дворе минутку. Мимо прошел солдатик, рыжий маленький еврей с завивающимися в мелкие кудряшки волосами. Посмотрев на него, я вспомнил Соломоныча. Вроде и недавно совсем расстались, а сколько с тех пор случилось… Интересно, добрались они до Киева? А что с душевнобольными? Надо у Аркадия спросить, что ли, может, он знает, где их искать?

Я рванул по лестнице, зашел в приемную. Масюк сидел и с кем-то разговаривал по телефону. Подслушивать я не стал. Вышел и прикрыл за собой дверь. Тут не филармония какая, а серьезное учреждение. Лучше не знать, о чем другие разговаривают.

– Заходи! – через минуту или чуть побольше крикнул Аркадий. – Что встал как бедный родственник?

– Слушай, такое дело, – начал я. – Не знаешь, где можно узнать про эвакуированных? Я просто по дороге встретил доктора одного, они из Львова, что ли, с больницей пешком шли. Подумал, что у строевиков хорошо бы узнать, что там с ними дальше было.

– Вот это задача, – задумался Масюк. – Сразу так и не скажешь. Были бы военные, так в штабе можно было бы попробовать. Если госпиталь – в медуправлении. А гражданские? У Никиты Сергеевича спросить можно, конечно, – хохотнул он. – А на самом деле про гражданских не знает никто, только случайно если наткнуться. Да и бардак сейчас такой, что сам черт ногу сломит. Одни в Киев приезжают, другие уезжают. Вот представь, пришли они в Киев, повезло им на вокзале сразу примкнуть к кому-то – и поехали дальше. Кто там про них куда сведения заносить будет? Может, тех людей и нет уже в городе, сами уехали. Так что брось ты эту затею.

– Да, жаль, тут ты прав, – согласился я.

– Ты подожди, устаканится все, тогда и перепишут всех, их же определить куда-то надо, на работу устроить, карточки на еду давать. А если целая больница, то никуда не денутся, – добавил Аркадий.

Я кивнул и вышел. Знать бы тебе, что устаканится тут ой как не скоро. А после немцев и за десять лет не разберешься, кто куда делся. Обидно, конечно, если Соломоныч пропал по дороге. И больных его жалко, беззащитные же люди.

– Петр Николаевич! – услышал я голос у себя за спиной.

Я обернулся. Ко мне подошел мой мучитель, Чхиквадзе.

– Здравия желаю, товарищ старший батальонный комиссар! – козырнул я.

– Здравствуйте, товарищ Соловьев, – спокойно ответил он. – Поздравляю с высокой наградой Родины.

Я начал вытягиваться в стойку смирно, но он махнул рукой, взял меня за локоть и отвел немного в сторону.

– Это хорошо, что командующий наградил вас, Петр Николаевич. Это снимает все вопросы, которые еще могут возникнуть. Поверьте, шероховатости найти можно везде, даже в таблице умножения, но в отношении вас такой задачи нет, – успокоил он меня, когда я встрепенулся от этих слов. – Я же вижу, что вы – наш человек, до мозга костей наш, советский. Так что не переживайте, мелкие нестыковки в вашем рассказе никого волновать не будут. Считайте, что проверку прошли, допуски вам дадим какие надо. И еще одно: вы награду получили, так не прячьте, носите. Орден-то заслуженный, боевой.

Я стоял и смотрел, как он доходит до поворота коридора и скрывается на лестнице. Вот что это было? Он чуть не прямым текстом сказал, что правды в моих словах – ноль целых хрен десятых, а предпринимать ничего не стал. Более того, дал добро на службу рядом с самыми большими секретами! Чудеса, да и только.

Разбор сводок занял время до самого вечера. Опять я возвращался домой почти в темноте. Вышел из управления на Героев Стратосферы, повернул направо и побрел не спеша. Спина после целого дня сидения за столом стояла колом, надо бы пройтись, размяться немного. Да и запах от каштанов такой свежий, уходить не хочется. Лето закончится, впереди тяжелая осень и страшная зима.

Посмотрев на гигантскую очередь у хлебного, в которой люди собирались ждать до утра, лишний раз порадовался, что нам дали продуктовые пайки. Тоже не густо, но и не впроголодь жить. Вчера вон Вера такой каши с тушенкой наварила – два раза добавки просил.

В очереди, конечно, одни женщины – лишь пара стариков да подростков представляли мужской пол. Говорки на украинском: «Що ж це робиться?» и «Скільки це можна терпіти?». Очень скоро киевлянам станет совсем туго, немцы в последнюю очередь будут переживать, есть ли у местных что поесть. «Терпіти» придется долго, до освобождения Киева.

Сегодня моя дорогая жена у подъезда не встречала. Сквозь светомаскировку еле пробивались узкие полоски света, значит, дома ждет. На лавочке сидел кто-то. И рассмотреть в тусклом свете луны не получается. Было бы полнолуние, еще куда ни шло, а в первой четверти только силуэт и видно. Подошел поближе, в нос ударил запах немытого тела. Кажется, я знаю, кто это.

– Что, сосед, опять на соточку ищешь? – насмешливо спросил я.

– Вам бы все смеяться, – обиженно ответил пьянчуга. – Вчерашнего дня по голове настучали, сейчас опять издеваться. А я ведь ветеран войн, орденоносец. Вот ты, – пошло панибратство, – красный командир, пережил бы с мое, может, и не так запил бы. Может, я видеть их не могу, пью, чтобы ко мне не возвращались. Скольких убили, шашками рубили, топили…

Смотреть на синяка было противно. Кого он там топил? Тридцать с небольшим ему.

– Вот мне тебя прямо почти жалко стало. Я ведь тоже, если подумать, и ветеран, и орденоносец. И в жизни повидал до хрена такого, что забыть хотелось бы. Только я воюю, а ты в зассанных штанах у баб на водку стреляешь. Ну пошел бы, если на то пошло, прихватил бы с собой пару немцев на тот свет. Никакой ты не ветеран, – сплюнул я на асфальт, – так, бурьян бесполезный.