Полки простояли по обе стороны Трубежа до самого вечера. На ночь Изяслав и Ростислав отвели войска немного выше по течению Трубежа, а сами вошли в город. Юрий остался на месте. Той же ночью он прислал к племяннику посла с предложением мира. Юрий готов был пойти на компромисс, внешне вполне приемлемый и даже весьма почетный для Изяслава Мстиславича. «Се, брате, на мя приходил, и землю повоевал, и старе[и]шиньство еси с мене снял, — укорял он племянника. — Ныне же, брате и сыну, Рускыя деля земля и хрестьян деля не пролеиве крови хрестьяньскы. Но дай ми Переяславль, ать посажю сына своего у Переяславли, а ты седи, царствуя в Киеве. Не хощеши ли того створити, а за всим Бог».

Речь Юрия примечательна во многих отношениях. Оказывается, он готов был уступить Киев племяннику, отказаться от принципа «старейшинства», в соответствии с которым, несомненно, имел больше прав на стольный город Руси, чем Изяслав. И причина, по которой он готов был пойти на это, более чем весома. Юрий обозначил ее сам: «Рускыя деля земля и хрестьян деля», то есть ради сохранения Русской земли и христианского рода он призывал не проливать христианскую кровь. Это, конечно, традиционная, этикетная формула отказа от войны, но мало кто из русских князей, произнося ее, не вкладывал в нее буквального смысла. И здесь, между прочим, есть повод вспомнить, что до августа 1149 года Юрий ни разу не становился инициатором новой междоусобной войны. Ни в 1132 году, когда он изгонял из Переяславля племянника Всеволода, но без применения силы; ни в 1140 году, когда готов был в союзе с Ростиславом Мстиславичем и новгородцами выступить в поход против киевского князя Всеволода Ольговича, однако так и не начал военных действий; ни зимой 1146/47 года, когда принял предложение Святослава Ольговича, но все же остался в своем княжестве. Даже когда Мстиславичи вторглись в его землю, он так и не двинулся им навстречу. Юрий конечно же совершал военные походы — например, в Новгородскую или Рязанскую земли, но, по понятиям того времени, это нельзя было назвать братоубийственной войной в полном смысле этого слова. Он либо мстил за нанесенную ему обиду, либо выполнял свой союзнический долг, как он его понимал, помогая тому или иному князю.

Как и большинство князей того времени, Юрий отнюдь не был беспринципным властолюбцем, готовым на все ради достижения своей цели. И хотя на этот раз именно он становился виновником войны, он, по-видимому, не готов был переступить определенную черту, по собственной воле начать сражение, исходом которого могла стать гибель того или иного князя, его родича по крови и по служению Русской земле. Эту границу — едва ли уловимую для нас — русские князья того времени ощущали вполне отчетливо. Одно дело для них было разорить или сжечь тот или иной город, увести в полон челядь; и совсем другое — навести на себя обвинение в братоубийстве, уподобиться окаянному Святополку, князю-извергу и злодею, убийце святых братьев Бориса и Глеба. Юрий выражал готовность к миру, шел на серьезные уступки — и тем самым в глазах русского общества снимал с себя вину за готовящуюся пролиться кровь.

Но в его речи, обращенной к племяннику, различимы еще два нюанса, также весьма значимые в представлениях того времени. Юрий именует Изяслава «царем», или «цесарем», — титулом, применимым только к византийским василевсам и немецким императорам, но неофициально используемым и русскими князьями еще со времен Ярослава Мудрого. Слова о «царствовании» в Киеве, несомненно, должны были польстить самолюбию Изяслава Мстиславича. Но тут же Юрий демонстративно называл племянника не только «братом», как это было принято между князьями равными по своему статусу (независимо от возраста), но «братом и сыном». А это подчеркивало его действительное «старейшинство» по отношению к племяннику.

Изяслав же, кажется, увидел в его предложении проявление слабости и нерешительности. Он отказался от переговоров: «того не улюби, ни посла того пусти». На следующий день, когда князь отстоял молебен в кафедральном соборе Архангела Михаила в Переяславле, епископ Евфимий попытался уговорить его. «Княже, умирися с стрыем своим, — умолял он его со слезами на глазах. — Много спасение примеши от Бога и землю свою избавиши от великия беды». Но Изяслав оставался непреклонен, «надеяся на множество вой», по замечанию летописца. «Добыл есми головою своею Киева и Переяславля», — отвечал он епископу, имея в виду, что не собирается отступаться от завоеванного с таким трудом и в честной борьбе.

Изяслава можно понять. Предложение Юрия только с виду казалось приемлемым для него. На самом деле оно таило в себе серьезную угрозу и разрушало всю ту политическую систему, которая была выстроена его дедом Мономахом, отцом Мстиславом и им самим. Утверждение в Переяславле Юрьева сына неизбежно привело бы к вытеснению Мстиславичей из Южной Руси, («Я Киев и Переяславль достал головою моею, ныне же для чего дам сыну Юрьеву Переяславль и посажу врага подле боку моего», — передает смысл речи Изяслава Мстиславича В. Н. Татищев.) Заметим, что Юрий уже не собирался княжить в Переяславле сам, а намеревался передать город своему старшему сыну Ростиславу. А это значило, что Переяславль не соответствовал его теперешним амбициям, казался ему не вполне достойным его. Юрию нужен был Киев. И, следовательно, признание прав на Киев «моложшего» Изяслава Мстиславича могло быть с его стороны только временным. Что же касается сыновей и младших братьев Изяслава Мстиславича, то им предложенная Юрием политическая конструкция, по-видимому, вообще не оставляла места в Южной Руси.

Итак, Изяслав не принял мирных предложений своего дяди. Но в глазах русского общества этот его отказ означал, что теперь уже на него могла быть возложена ответственность за пролитую впоследствии кровь. И если он надеялся на «множество вой», то Юрий мог надеяться еще и на Божью правду, на заступничество небесных сил, всегда помогающих правому. «Сиа убо ему глаголющу, надеяся на множество воинства своего, — с укоризной комментирует действия Изяслава Мстиславича позднейший московский летописец, — а помощь от Бога есть, егоже хощет смиряет, и его-же хощет высит, возставляет от земля нища, и от гноища воздвизает убога, посадит его с силными людми и на престоле славы наследствуя его; смиренным бо благодать дает Господь Бог, гордым же противляется». Ибо «не в силе Бог, но в правде», как всегда считали в средневековой Руси.

* * *

Сражение у Переяславля произошло 23 августа, во вторник. Юрий со своими сыновьями и князьями Святославом Ольговичем и Святославом Всеволодовичем стоял за Янчиным сельцом. Изяслав же с братьями Ростиславом, Святополком и Владимиром, а также черниговским князем Изяславом Давыдовичем, сыном Мстиславом и оказавшимся в его лагере племянником Владимиром Андреевичем расположился на противоположной стороне Трубежа.

Утром в день битвы Изяслав созвал своих бояр и старшую дружину «и нача думати с ними». Обсуждался единственный вопрос: переправляться ли с войском через Трубеж или оставаться на месте? Мнения на этот счет разделились. Одни советовали князю не торопиться, ожидая, что Юрий, не получив ответа на свои мирные предложения, уйдет сам: «Не езди по нем: отьяти перешел земли, а трудился, а еде пришед, не успел ничтоже, а то уже поворотися прочь, а на ночь отьидеть, а ты, княже, не езди по нем». Другие «понуживали» к более решительным действиям: «Поеди, княже, привел ти Бог, не упустим его прочь». Совет последних Изяславу оказался ближе; он «исполчил» войско и повелел переправляться через реку. Полки встали на лугах, напротив Кузнечьих ворот,