Юрий стоял, не сходя с места. Согласно представлениям военных стратегов того времени, именно бездеятельность, пассивность (или, может быть, лучше сказать, выдержка?) чаще приносили победу, чем излишняя активность, наступательный порыв, стремление ускорить события. Несмотря на кажущуюся парадоксальность, логика здесь есть. Полководцы предпочитали полагаться на волю обстоятельств, действовать, «како Бог дасть», дожидаться, пока победа сама упадет им в руки, надеясь, что именно это обеспечит им поддержку свыше. Попытка же самому создать условия для активизации военных действий, резко изменить обстоятельства могла быть расценена как вмешательство в прерогативы Высшей силы, как проявление гордыни — одного из наиболее осуждаемых в средневековой Руси пороков. Так что пассивная тактика, избранная Юрием, была оправдана и вполне могла принести успех. Но и Изяслав не спешил начинать битву и сближаться с противником. Обе рати стояли на почтительном расстоянии друг от друга.

Около полудня от войска Юрия отделился некий перебежчик («перескок»). За ним была устроена погоня. Выставленное Изяславом охранение переполошилось, решив, что сражение уже начинается. Изяслав Мстиславич двинул полки на исходные позиции. Так же поступил и Юрий с князьями Ольговичами. Они перешли через вал и остановились.

Теперь обе рати стояли в виду друг друга. Основные силы по-прежнему бездействовали, только «стрельцы» (передовые цепи воинов, вооруженных луками) перестреливались с обеих сторон. К вечеру Юрий повернул свои полки и стал отступать «в товары», то есть к обозам, на ночевку.

В этот момент Изяслав опять стал держать совет с союзными князьями. Он хотел преследовать Юрия, князья же отговаривали его: «Не езди по них, но пусти е в товары свои, уже ти есть верно». Однако киевский князь и на этот раз послушался не их, но других, не названных по имени советников, которые по-прежнему подстрекали его против Юрия: «Княже, бежати уже!» Именно их совет, как считал летописец, и стал причиной постигшей князя катастрофы. «Изяславу же то любо бысть, и поиде по них».

Увидев, что противник наступает, Юрий со своими войсками развернулся и двинулся ему навстречу. С правого крыла он поставил дружины своих сыновей, а слева — обоих Святославов, Ольговича и Всеволодовича. Сам же расположился посередине. На заходе солнца[54] полки сошлись, «и бысть сеча зла межи ими». Основной удар Юрий наносил с правого крыла, и именно здесь ему сопутствовал успех. Противник на своем левом фланге не выдержал натиска суздальских дружин и союзных им половцев. Первыми побежали поршане, за ними Изяслав Давыдович с черниговцами и киевляне. Решающий момент в сражении наступил тогда, когда на сторону Юрия перешли переяславцы. «И бысть лесть в переяславцех, — пишет киевский летописец, — рекуче: “Гюрги нам князь и свои, того было нам искати и-далече”». По свидетельству новгородского летописца, переяславцы «седоша на щите», то есть сдались, «научением» самого Юрия — как видим, его тайные переговоры с ними принесли свои плоды. Видя же измену переяславцев, обратились в бегство и союзные Мстиславичам половцы.

Сам Изяслав Мстиславич наступал на левое крыло Юрьева войска. Ему удалось смять и прорвать полк Святослава Ольговича и половину полка Юрия Долгорукого: «тако проеха сквозе них», по выражению летописца. Тогда-то Изяслав и увидел, что остальная часть его войска опрокинута и побеждена, что союзные ему половцы и «свои поганые» «вси побегли, и многы избиша, а другия ру[ка]ми изоимаша». Осознав безнадежность своего положения, Изяслав побежал и сам, причем большинство из тех, кто прорывался вместе с ним через полки Юрия, были либо перебиты, либо захвачены в плен. Только с двумя спутниками («сам третий») он переправился через Днепр и укрылся в Каневе, откуда затем поспешил в Киев.

Победа Юрия оказалась полной. Однако он по-прежнему не торопил события. Теперь, когда его цель была почти достигнута и до Киева, что называется, оставалось рукой подать, он не потерял головы, не устремился, забыв обо всем, к городу, так долго бывшему предметом его вожделений. Юрий стремился как можно торжественнее обставить свое восшествие на «златой» киевский стол, всеми своими действиями показывал, что все происходящее есть торжество справедливости и проявление не его личной, а Божьей воли, а он лишь подчиняется обстоятельствам.

На утро следующего дня, 24 августа, он торжественно вступил в Переяславль. Это был и жест благодарности переяславцам, обеспечившим ему победу над Изяславом, и желание поклониться отеческим и дедовским святыням. Юрий вошел в город, «хваля и славя Бога… и поклонився Святому Михаилу, и пребысть у Переяславле три дни».

Юрий явно предпочитал, чтобы ситуация в Киеве разрешилась сама собой и город сдался ему без боя. Так и произошло. Когда Изяслав и Ростислав Мстиславичи явились в Киев, они обратились к горожанам с вопросом: «Можете ли ся за наю бити?» Киевляне ответили отказом. Они по-прежнему благоволили Мстиславичам, но биться против Юрия не только не хотели, но уже и не могли: «Господина наю князя (двойственное число. — А.К.), не погубита нас до конца. Се ны отци наши, и братья наша, и сынови наши на полку они изоимани, а друзии избьени и оружие снято. А ныне ать не возмуть нас на полон. Поедита в свои волости, а вы ведаета, оже нам с Гюргем не ужити. Аже по сих днех кде узрим стягы ваю, ту мы готовы ваю есмы (то есть готовы перейти на вашу сторону. — А.К.)». Киевляне не стали лишний раз бередить Изяславу раны, напоминать о том совете, который они давали князю накануне сражения. Но и без того было ясно, что в потере Киева Изяслав должен был винить только самого себя, свое нежелание примириться с дядей с позиции силы, когда это было еще возможно.

Братьям ничего не оставалось, как покинуть Киев. Ростислав отправился в Смоленск, а Изяслав — во Владимир-Волынский. В этом городе он княжил прежде, и теперь этот город должен был стать его главным оплотом для борьбы с Юрием. Отказываться от Киева Изяслав конечно же был не намерен. Тем более после того, как киевляне пообещали поддержать его в будущей войне. С собой Изяслав вез жену и детей, а кроме того — что особо отметил летописец, — митрополита Климента Смолятича. Последнему оставаться в Киеве при Юрии Долгоруком не было никакой возможности — в противном случае его ждало заточение в одном из монастырских «порубов».

* * *

Спустя три дня Юрий подошел к Киеву. Он остановился на лугах, напротив киевского Выдубицкого Михайловского монастыря, построенного еще его дедом Всеволодом Ярославичем. Казалось символичным, что первый поклон он отдал обители святого Михаила — общего покровителя всех потомков князя Всеволода.

Вступление в Киев, по-видимому, было приурочено к 28 августа, воскресенью[55]. «Гюрги же поеха у Киев, и множество народа вы[и]де противу ему с радостью великою, и седе на столе отца своего, хваля и славя Бога», — свидетельствует киевский летописец. Примечательно, что запись о начале княжения Юрия Долгорукого дает первый по времени образец пышной и велеречивой формулы вступления на киевский стол нового князя: «Начало княжения в Киеве князя великаго Дюргя, сына Володимеря Мономаха, внука Всеволожа, правнука Ярославля, пращюра великаго Володи-мира, хрестившаго всю землю Рускую». Надо полагать, что эта запись сделана летописцем, близким самому Юрию.