– Подпоручика гляньте, Агафон, – кивнул Егоров на лежащего и стонущего на песке Самойлова. – У него ранение сильное. У меня есть гренада, последняя, – хлопнул он ладонью по сумке. – Запаливайте! – и вытащил ручную гранату наружу. «Щелк, щелк, щелк», – ружейный курок, высекая искры, подпалил сухой трут, а тот уже воспламенил затем и фитиль. Хорошо размахнувшись, Лешка запустил гренаду вперед. Грохнул взрыв, и взвизгнули осколки.

– Режь, да не стащишь ты его так! – крикнул он солдату, копавшемуся с сапогом раненого. – Голенище ножом подсекай, а потом и штаны!

– Да-а, эта рана сурьезная, – покачал головой капрал. – Эдак можно и без ноги остаться, вона даже сама кость видна.

Действительно, для этого времени такая рана была страшная. Как правило, в полевой медицине в таких случаях было только одно проверенное и надежное средство – пила.

– Держи! – Алексей щедро пролил из своей фляжки крепким хмельным саму рану и всю голень вокруг нее. Обильно струилась кровь, но вот осколков от перелома или следов размозжения при ударе пули видно не было. – Шины мне дайте, лубки! – крикнул он двум стоящим рядом пехотинцам.

– Дык где же их взять-то тута, вашвысокоблагородие?! – воскликнул чернявый.

– Балда! Да вон же флаг валяется, тащи его сюды, турке он теперяча вообще не нужон! – крикнул капрал, и солдатик бросился к брошенному османскому знамени.

– Руби древко на четыре части, – кивнул Лешка и вскоре, выправив ногу подпоручика, наложил в виде шин все четыре деревянных обрубка. – А вот теперь мы и крахмалом все это засыплем, – пробормотал он, достав провощенный холщовый мешочек из гренадной сумки. – Вот та-ак, порошок не жалеем. Не переживай, Николя́, ты еще на балах со столичными мамзелями скакать будешь! – подмигнул он бледному офицеру.

Крахмал остановил кровотечение и, пересыпанный между слоями бинтов, создал что-то типа фиксирующей гипсовой повязки.

– На-ка, хлебни, подпоручик, хлебни, я тебе говорю! – крикнул Лешка и влил в рот раненому несколько глотков из своей фляжки. – Во-от, не шампань, конечно, но зато на поле боя оно самое то!

– Рядовой! – крикнул он чернявому солдату. – Стоишь на карауле возле их благородия. Никого, окромя лекаря, из егерей к нему не допускать. Его сейчас просто так трясти и тревожить никак нельзя. Потом, уже после боя, подпоручика на носилках заберем.

– Ваше высокоблагородие, у вас рука вона кровит! – из хаоса боя выскочил вестовой Кокин. – А я вас потерял при последней янычарской атаке, насилу вот отыскал. Давайте я вам руку перевяжу!

– Перетяни ее выше локтя, Никита, – приказал подполковник. – Потом, как только турок сломим, аккуратнее уже обиходим.

Алексей выхватил саблю из ножен и поспешил вперед, туда, где в это время шел ожесточенный ближний бой.

Неприятель оказывал яростное сопротивление. Отбиваясь и переходя время от времени в контратаки, он все же отступал к оконечности косы. Когда до нее осталось лишь полверсты, турки пошли в свою последнюю и отчаянную контратаку. В это самое время Суворов был ранен повторно ружейной пулей в левую руку навылет.

«Есаул Кутейников перевязал мне рану своим галстуком с шеи, я омыл на месте руку в Черном море», – писал позже в своем рапорте Александр Васильевич.

Вскоре сопротивление неприятеля было сломлено, и в девятом часу вечера десант окончательно был сброшен в море. Выжившие в рукопашной схватке пытались спастись вплавь, чтобы добраться до стоящих в отдалении кораблей. С берега по ним велся непрерывный и прицельный ружейный огонь.

Согласно реляции генерал-аншефа убито у русских: один штаб-офицер, один обер-офицер и 136 нижних чинов. Ранено было 17 офицеров и более трех сотен солдат и унтер-офицеров.

Вражеские потери оказались на несколько порядков выше. Только около шести сотен турок смогли добраться до своих кораблей, все остальные из шеститысячной группировки либо погибли на косе, либо утонули. Пленных в этом бою русские не брали. Погиб и османский командующий Сербен-Гешти-Эиб-ага.

Среди убитых было обнаружено два тела французских инженеров, нашедших свою смерть за тысячи лье от своей родины. Еще ранее писавшая Потемкину Екатерина II советовала ему, что в случае пленения французов или иных иноземцев следует «немедля отправлять их в Сибирь, в северную, дабы у них отбить охоту ездить учить и наставлять турок».

После Кинбурнского сражения отправлять в Сибирь никого не пришлось.

На следующее утро все русские войска, принимавшие участие в бою, выстроились на косе лицом к Очакову. Они отслужили молебен и сделали несколько победных залпов. Очаковские турки высыпали на берег, смотрели и слушали все в глубоком молчании.

Полтора месяца особый батальон стоял у Кинбурна после сражения. По указанию командующего егеря отошли на несколько верст вглубь косы, дабы своими караулами и дозорами контролировать большую ее часть. В самой крепости оставалась лишь тыловая группа егерей под командованием капитана Рогозина. На их плечах лежала организация доставки провианта и присмотр за неходячими ранеными, коих на конец боя было пятнадцать человек. Погибло же в сражении и умерло от ран двенадцать егерей.

– Может быть, до самого Рождества здесь останетесь? – испрашивал у Егорова Александр Васильевич. – Я в своей реляции на имя государыни подробно ваши доблестные действия осветил. Уверен, Алексей, без высоких наград вы теперь точно не останетесь. Да и матушка наша императрица честна и всегда справедлива, а твои слова на маневрах о скором нападении турок и действительно ведь правдой оказались. Сия же победа для России тем еще важна, что она напрочь срывает все вероломные планы турок на быструю и победоносную войну. И вообще, эта война начинается с нее, вот с этой вот нашей громкой и самой первой виктории. Ну, останетесь?!

– Ваше высокопревосходительство, домой, к себе на линию нам надо, – виновато протянул Лешка. – Все уже, турки сюда больше точно теперь не полезут. Ударный кулак у них здесь выбит, на море время штормовой непогоды начинается, а там ведь на Буге совсем скоро лед встанет, того и гляди их конные сотни на наш берег будут наскакивать. Михаил Илларионович вон вторую депешу уже мне шлет, все зазывает обратно.

– Да знаю я, и мне он тоже рапорта пишет, – махнул рукой Суворов. – Ну, ладно, неволить я вас не смею, тем более и правда на Бугской линии вы более, чем здесь, нужны. Когда выходить думаешь?

– Дня через три, пожалуй, – ответил Алексей. – Как раз вот морозец ударил, вся грязь затвердела, и дорога теперь легче будет.

* * *

Длинная колонна подходила к Херсонесу. Впереди нее и по бокам шли конные дозоры. В конце и перед арьергардом шло пять больших крытых повозок с ранеными и тыловым имуществом. Тут же катилось и три полевые кухни. Из их труб в небо выходил дымок.

– Эх, хорошо, скоро горячей кашкой в степи отобедаем, а ужинать уже в Херсонской крепости будем, – аж причмокнул от предвкушения трапезы капрал Ефремов. – А там два дня быстрого марша – и мы уже дома. Тиша, можа, ты все же в повозку сядешь? Рановато тебе вот так вот ногами идти!