– И так я побеждаю в нашем первом споре. – Питер берет концы моего шарфа, обматывает их вокруг моей шеи и плотнее натягивает мне шапку на голову. – Не задерживайся.

Я смотрю, как задние фары такси скрываются от меня за поворотом, окруженные снежным нимбом. На улице ни души. Никто в здравом уме не захочет гулять по такой погоде. Слезы застыли тоненькими сосульками у меня на щеках. Я опускаю голову и иду по Бэнк-стрит к зданию, где живет отец.

В его квартире на втором этаже горит свет. Я звоню в звонок и жду. Сквозь матовое стекло в массивной двери красного дерева мне видна детская коляска, стоящая на лестничной клетке, а за ней – папин велосипед, пристегнутый к батарее, с которой облетает краска. Подъезд выглядит теплым и загроможденным. Я звоню снова. Пальцы в сапогах уже превращаются в ледышки. Я топаю ногами, чтобы разогнать кровь, и еще раз звоню, утапливая кнопку звонка. Никто не отвечает. Я знаю, что папа дома, но он может не слышать звонок, если дверь в его спальню заперта. В греческом кафе за углом есть телефон-автомат, которым мне уже приходилось пользоваться.

Я спускаюсь по посыпанным солью ступенькам и иду по уличной слякоти. Почти во всех окружающих меня домах из красного кирпича жизнерадостно светятся окна. Я могу разглядеть потолки в гостиных, загроможденные кухни, голые кирпичные стены. В воздухе пахнет дровами и хорошим настроением. Мое дыхание вырывается белым облачком в темнеющем воздухе. Мусорные урны, из которых вываливаются пустые бутылки из-под шампанского и коробки из-под пиццы, уже покрыты снегом. Мороз пробирает до костей.

Мне нужно пройти всего один квартал, но когда я добираюсь до кафе, мое лицо уже окоченело от холода.

– Закройте дверь, – просит парень за кассой прежде, чем я успеваю войти.

Зал наполовину пуст. Какие-то бедолаги заедают похмелье яичницей с беконом на красных диванчиках из искусственной кожи. У барной стойки пьют кофе два старика.

Телефон находится в глубине кафе, рядом с туалетом. Я иду мимо столиков, мимо липких барных стульев, поставленных друг на друга, мимо автомата с сигаретами. По телефону разговаривает какой-то мужик, занятый горячим спором. У него жидкие сальные волосы. Крысиный хвостик. На полке рядом с ним – гора монет по десять центов. Я снимаю перчатку, шапку и роюсь в сумочке в поисках мелочи. Мужик бросает в автомат еще несколько монет и поворачивается ко мне спиной. Я прислоняюсь к стене и жду, когда он закончит звонок.

Официантка ставит на стойку кусок пирога с бананом и сливками, подливает в кружку кофе. Менеджер кладет карандаш за ухо и пробивает чек на бумаге фисташкового цвета.

– Извините, – интересуюсь я, когда мужик у телефона собирается бросить еще несколько монет. – Вы еще долго?

– Я разговариваю по телефону, дамочка.

– Мне нужно сделать быстрый звонок. Две секунды.

Он прикрывает трубку рукой.

– Закончу, когда закончу, – после чего придвигается к телефону и продолжает разговор. – Извини. Тут какая-то психованная.

На стене напротив меня висит дешевое винтажное зеркало с логотипом «Кока-колы». Я вижу в нем свое отражение. Наэлектризованные волосы торчат во все стороны, щеки раскраснелись от ветра и тепла в кафе. Я выгляжу, как попрошайка. Позади меня раздается шипение кофеварки. Звенит дверной колокольчик, и порыв холодного ветра обдувает мне шею.

Я уже решаю, что папа не стоит всего этого ожидания, когда мужик у телефона внезапно орет:

– Да иди ты, мразь!

После чего бросает трубку. Вот такой сегодня день. Мужик несколько раз нажимает на рычажок возврата денег и долго шарит в отверстии, чтобы уж наверняка не оставить случайно ни монетки. Я вытаскиваю десять центов и подхожу к телефону.

– Что, так срочно, дамочка? – Он неторопливо застегивает пальто, загораживая мне проход.

– Козел! – кричу я ему вслед, когда он идет к двери. Кое-кто из посетителей оглядывается, но большинство продолжают есть.

Проходит шесть гудков, прежде чем мне отвечают. Трубку берет Мэри.

– Привет, Элла. С Новым годом, – лепечет она голосом, похожим на сладкую патоку. Даже сквозь трубку я чувствую, как лживо она улыбается.

– С Новым годом, Мэри. Можешь, пожалуйста, позвать к телефону папу?

– Он отдыхает.

– Мне нужно с ним поговорить.

Я представляю, как она стоит в своей ядовито-зеленой паре из джемпера и кардигана и смотрит расчетливым взглядом своих маленьких глазок.

– Мне бы не хотелось его беспокоить.

– Я здесь неподалеку. Я звонила в дверь, но никто не ответил.

– Да.

– Можешь, пожалуйста, его позвать? – Я стараюсь не терять спокойствия.

– Мне не кажется это хорошей идеей. Ты очень его расстроила. Он пытался выбежать из дому без обуви. Я так беспокоилась.

– Просто позови его, пожалуйста. – Я не могу сдержать гнева в голосе.

– Я считаю, вам обоим нужно время остыть.

– Что, прости?

– Ты была очень груба с ним.

– Это между мной и папой.

– Нет, – отвечает она. И на этот раз не утруждается скрыть свой яд. – Это между тобой и мной.

Я делаю глубокий вдох и пытаюсь обуздать свою ненависть к ней, боль оттого, что папа нарушил свои обещания – особенно обещание, которое он дал мне тем летом, когда они с Джоанной наконец развелись.

Стоял август. Анна устроилась на лето няней в Амагансетте, а Конрад уехал в Мемфис, поэтому я решила пожить с папой, пока мама с Лео на гастролях во Франции. Папа снял на лето квартиру Диксона.

По пути в аэропорт мама с Лео посадили меня на автобус, дав достаточно денег на сэндвич и на попить в том случае, если автобус сделает остановку, а также на такси от порта до папиной квартиры.

– Почему он не может встретить меня на остановке? – спросила я.

– Тебе уже тринадцать, бога ради, – ответила мама. – Он сказал, что приготовит ужин к твоему прибытию.

– Ладно. Только не я буду виновата, если меня похитит какой-нибудь сутенер, высматривающий сбежавших из дома подростков, и я стану четырнадцатилетней проституткой.

– Ты слишком много смотришь телевизор, – сказала мама.

* * *

На следующее утро, проснувшись, я не сразу поняла, где нахожусь. В комнате было темно. Откуда-то падал тусклый свет. Пахло чужим средством для стирки. Двухъярусная кровать, рисунки, оставленные мелками на стене, коричневое постельное белье в цветочек. Комната Бекки. Последнее, что я помнила, было то, как папа дал мне свое снотворное. Я потерла глаза, прогоняя остатки глубокого сна без сновидений, и пошла искать его по длинному коридору. Папа читал рукопись, сидя за дубовым столом в огромной, залитой светом гостиной Диксона, в своем обычном облике выходного дня: штаны от «Ливай», полинялая синяя футболка от «Лакост», босые ноги, слабый запах мятного марсельского мыла.