той Индии теперь мало что осталось. Дни и ночи тянулись бесконечно. Людские полчища распирали вагон, и было совершенно без разницы — сидеть на скамейке или на полу. Бывало, вокруг тебя устраивалось целое семейство, и ты проводил в окружении этих людей несколько часов, а затем, на каком-то случайном полустанке, семейство исчезало, но появлялась другая семья в полном составе. Мы с Джоанн обороняли, как могли, наш лоскуток пространства на полу вагона, когда она или я были вынуждены отлучаться в туалет или бегать на платформу за апельсинами или арахисом. Несомненно, то было самое трудное путешествие за всю мою жизнь. Однако в длинных железнодорожных переездах был один утешительный нюанс. На каждой станции — хоть большой, хоть маленькой — имелся книжный лоток, где продавались книжки издательства «Пенгуин», прибывавшие из Лондона. Четко помню, что между Лакхнау и Патна-Джанкшен я читал «Бирманские дни» Оруэлла, а между Патна-Джанкшен и Силигури — «Трех мушкетеров» Дюма.

На каждой станции продавалось съестное, но к тому времени я усвоил, что в Индии с едой и напитками надо быть поосторожнее. Мы обходились бананами, мандаринами и арахисом, часто сидели на таком рационе несколько дней подряд и пото-му никогда не болели дизентерией. Готовясь к последующим поездкам, я покупал батон и делал впрок дюжину сэндвичей с желе и арахисовым маслом. В дороге мы никогда не пили никаких жидкостей, даже горячего чая, поскольку воду для чая обычно не доводили до кипения. Единственным источником жидкости для нас были свежие апельсины или мандарины, с которых мы сами снимали кожуру. Безусловно, в этих поездках было трудно, но я ни минуты не скучал. В третьем классе я никогда не видал, чтобы билеты проверяли — собственно, даже кондукторов не видел, ни одного контролера. Возможно, поездная бригада обслуживала только вагоны первого и второго классов. Однажды, спустя много лет, я как-то поехал первым классом, в спальном вагоне. Вечером заснул, а утром проснулся и обнаружил, что вагон уже отогнали на боковой путь. Тихий стук в дверь купе — стучал човкидар (так, кажется, обобщенно называют охранника) — известил о прибытии. Но в нашем первом железнодорожном путешествии через всю Индию такой услуги не было, да она и не требовалась: все просыпались сами.

С поезда мы сошли в Силигури, малюсеньком городке, откуда, однако, ходили джипы до Дарджилинга (по-тибетски это название буквально означает «Город удара молнии»). В городах, расположенных в Гималаях, джипы были основным видом транспорта. Позади водителя вместо пассажирских сидений — две деревянные скамьи, рассчитанные на четырех человек. Пассажиры на скамьях сидели лицом друг к другу. Дверцы были без стекол, по салону гулял ветер, пассажиры обязательно ощущали всем телом каждый ухаб, каждый поворот. Мне всегда казалось, что водители джипов ездят слишком быстро и безрассудно, но никто никогда не подавал жалоб. Шоссе взбиралось в гору с равнины в окрестностях Силигури, и вскоре мы въехали в предгорья Гималаев. В общей сложности мы за четыре-пять часов поднялись на 7500 футов; ландшафт кардинально изменился: вместо равнин — горные хребты.

На пути в Дарджилинг мы сделали несколько остановок. Вначале заглянули в монастырь Калу Ринпоче в Сонаде — это, кажется, в двенадцати милях не доезжая Дарджилинга. В те первые месяцы в Индии я разыскивал тибетских наставников — пользовался случаем познакомиться с каждым из них и выяснить «из первых рук», дошла ли до наших времен практика тибетских йогов, остались ли ее последователи. Сегодня этот вопрос может показаться странным: есть множество книг, множество учителей, которые принадлежат к четырем хорошо известных тибетских школам-династиям. Но в 1966-м это совершенно не было для меня очевидным. Тогда в Сонаде, познакомившись с Калу Ринпоче, я впервые в жизни услышал устное толкование тибетского текста. На стене у двери в его гостиную висела танка с Колесом Жизни (Sipa Khorla). Разговаривая с ним через переводчика, я попросил объяснить мне это изображение и получил объяснения. Он подробно рассказал о цикле существования в соответствии с картиной. В тибетской традиции это зовется «Вращение колеса дхармы».

Следующую остановку мы сделали в монастыре Самтен Чолинг (также называемым монастырь Гум), от которого меньше пяти миль до Дарджилинга. В этом монастыре часто бывал Лама Говинда, немецкий буддист, чьи книги оказались в числе первых книг о тибетском буддизме, изданных по-английски. Он был учеником другого широкоизвестного учителя, Томо Геше Ринпоче (что буквально значит «Благословенный Доктор из долины Томо»). Учитель Ламы Говинды считался «прежним телом» следующего Томо Геше Ринпоче, с которым я вскоре познакомился в Калимпонге. (Есть и Третий Томо Геше Ринпоче: сейчас ему двенадцать лет и он живет в Сиккиме.) Впоследствии я познакомился с некоторыми ламами и наставниками из монастыря Гум. В последующие годы, когда я проезжал через Дарджилинг по дороге в Калимпонг, они присылали мне в гостиницу вегетарианские пельмени; а в феврале, на Лосар — тибетский Новый год, я все еще непременно получаю от них открытку с новогодним поздравлением.

Дарджилинг показался мне самым красивым из высокогорных индийских городов, которые я видел: этот старый город наглядно воплощал в себе и прошлое, и настоящее страны. Когда-то он служил летней резиденцией, куда британское правительство Индии отбывало в сезон зноя; до сих пор в Дарджилинге сохранились красивые отели, которыми владеют и управляют англоиндийцы.

Мы с Джоанн поселились именно в таком отеле за смешные деньги. Как-то утром я заказал «ванну», и спустя несколько минут на третьем этаже, прямо у двери нашей ванной, откуда виднелись горы, появилась приставная лестница, а по ней вскарабкался парень с полным ведром горячей воды. Чтобы наполнить ванну, он совершил восемь или девять восхождений, причем сновал вверх-вниз так шустро, что, когда ванна наполнилась, вода все еще была обжигающе горячей.

Именно в Дарджилинге я впервые познакомился с сообществом англоиндийцев: тогда, лет пятьдесят назад, оно играло весьма заметную роль, но теперь, наверно, его следы нелегко отыскать. Эти люди словно бы провалились сквозь трещины в системе, и время было над ними не властно. Я счел их чрезвычайно интересными и обаятельными. Много лет подряд, проезжая через Дарджилинг, я останавливался в одном и том же отеле — «Принц Эдуард». Мы с Джоанн были там чрезвычайно счастливы: до смешного живописные пейзажи, извилистые улочки с множеством антикварных лавок, круто уходящие в гору. В первый раз мы оказались там в декабре; помню, как на Рождество 1966 года в популярном ресторане индийцы-христиане пели нам рождественские гимны. Мы прожили в Дарджилинге дольше, чем планировали, и уезжали поневоле: наше разрешение на пребывание там истекало, а новое