— А по-моему, — предположил Проломленный-Голованов, — этот оголтелый класс не вписывается в нашу политическую платформу; может быть, нам вообще его упразднить?

— Нет, зачем же, пускай живут… Просто мы им устроим такую, я бы сказал, экспериментальную жизнь, чтобы эти куркули безусловно снабжали хлебом революционный пролетариат, а сами бы позабыли, зачем даны человеку зубы. Вот такая будет у нас стратегия на данный отрезок времени. Так что ты, товарищ Проломленный-Голованов, давай не тяни вола, а на легкой ноге собирай команду.

В предельно короткое время такая команда была сформирована и как-то в ночь с четверга на пятницу двинулась походом в сторону бывшей Болотной слободы во главе с самим председателем Милославским, который ехал в горисполкомовском автомобиле, держа на коленях обывательский граммофон; вместо присноужасного «туру-туру» из трубы вылетали бравурные звуки марша «Привет семнадцатому полку». Хотя и не такая уж грозная это была музыка, деревенские по старой привычке попрятались кто куда, и председателева команда вынуждена была приложить значительные усилия, чтобы повытаскивать народ из банек, подвалов, пунек и зарослей конопли. Когда, наконец, сельское население согнали на лужок, радовавший глаз при въезде в бывшую Болотную слободу, председатель Милославский взобрался на капот автомобиля, сунул руки в карманы «сталинки» и сказал:

— Ну, здравствуйте, граждане куркули! Сколько, как говорится, лет, сколько зим!..

Из тогдашних деревенских мало кто помнил фантастических путешественников, и большинство отнеслось к этому приветствию без настороженности, но все же в толпе мелькнула пара-другая лиц, скорчившихся в умильно-напуганные гримасы.

— Как живете-можете, — продолжал председатель Милославский, — пригревшись под орлиным крылом революционного пролетария?

— Живем — хлеб жуем, — послышалось из толпы.

— То-то и оно! Передовой класс планеты, понимаете ли, перебивается с петельки на пуговку, а вы тут как сыр в масле катаетесь и разводите мелкобуржуазную идеологию на основе изобилия сельскохозяйственного продукта! Так, граждане, дело не пойдет, это я откровенно буду говорить, я вас вынужден буду привести в соответствующее состояние, потому как только беднейшее крестьянство может быть союзником пролетариату в борьбе за осуществление политических установок. А те, которые жрут от пуза, — это, как вы хотите, притаившиеся враги. И мы, конечно, этих едоков возьмем в ежовые рукавицы. В то время как город, понимаете, шагает в будущее семимильными шагами, наша забубённая деревня остается на уровне Владимира Мономаха! Короче говоря, разоружайтесь к чертовой матери, перед властью трудящихся на местах, а то хуже будет!

Правду сказать, деревенские мало что поняли из отчаянной этой речи, но в души к ним закралось неприятное беспокойство. Какой-то разнузданный пахарь отважился на вопрос:

— Ты скажи, председатель, просто, народными словами — опять хлеб, что ли, будете забирать?

— Бесспорно будем! — ответил Милославский и восклицательный знак прочертил в воздухе кулаком.

— А взамен чего?

— А взамен ничего! Взамен у вас будут социалистические отношения в аграрном секторе, районный уполномоченный и чтобы за околицу ни ногой!

С этими словами Лев Александрович показал деревенским районного уполномоченного — тонкого, вальяжного мужичка с парусиновым портфелем, который тот держал у груди, как мать единственное дитя.

— Вот этот ответственный товарищ, — сказал Милославский, — будет мне постоянно телефонировать, что и как.

— Это пущай, — согласился все тот же разнузданный пахарь, — но вообще нам не по сердцу такая аграрная политика — это же не политика, а разбой среди бела дня!

— Так!.. — на лютой ноте произнес Милославский. — А скажи-ка, братец, какое твое хозяйство?

— Хозяйство мое такое: от колоса до колоса не слыхать бабьего голоса.

— Значит, что ты идейный кулак, кулак, так сказать, по духу! И мы, конечно, от имени рабочего класса сотрем тебя в порошок! Вы у меня, граждане куркули, еще с восьмидесятых годов прошлого столетия на плохом замечании, со времен царя Гороха вы строите козни всяческому прогрессу! Ну ничего — я вас приведу в пролетарский вид! Для начала — взять этого зловредного хлебороба! — И Милославский полководческим жестом указал на разнузданного пахаря, который был от страху ни жив ни мертв; ребята из председателевой команды схватили его под микитки, связали и приторочили к заднему бамперу автомобиля; Лев Александрович завел свой «Привет семнадцатому полку», и кавалькада тронулась восвояси.

По истечении некоторого времени Милославский звонит районному уполномоченному по военно-полевому телефону и говорит:

— Ну, как там продвигается борьба за преобразование деревни?

— Продвигается помаленьку, — отвечает районный уполномоченный. — Но пока еще эти отщепенцы смотрят довольно бодро. Уж я им и севооборот весь перекроил, и хлебные излишки вплоть до семенного фонда изъял из обращения, и сто двадцать душ кулаков разоблачил и распатронил до исподнего — все равно эти гады смотрят довольно бодро.

— Мало ты выявил вражеского элемента, — говорит ему Милославский, — поэтому эти закоренелые собственники и бодрятся. Я тут прикинул на бумажке: судя по упитанности тела, каждый второй должен у них быть вражеский элемент. И главное, помни генеральную линию: что есть деревня нового типа? — деревня нового типа есть подсобное хозяйство при революционном пролетариате.

— Будет исполнено, — отвечает районный уполномоченный. Через некоторое время Милославский опять звонит:

— Ну, как там продвигается борьба за преобразование деревни?

— Ваши указания выполнены, — рапортует районный уполномоченный. — Гораздо просторнее стало на селе, просто сказать, словом перемолвиться практически не с кем. Но оглашенный какой-то тут бытует народ — уж такие я им устроил удары судьбы, что, кажется, остается только головой в воду, а они песню поют:

На зеленой траве мы сидели,

Целовала Наташа меня…

— Действительно, прямо отчаянный это класс, недаром при царизме гнули его в дугу. Ну а какие мероприятия у тебя на повестке дня?

— Я их обложил налогом на все продукты питания, за исключением лебеды. Чтобы, значит, не очень-то зажирались, чтобы оставляли пролетариату чего кусать.

— А еще чего?

— А еще я им упразднил приусадебные хозяйства; это на тот предмет, чтобы поднять накал общественного труда. Так что пролетаризация села идет полным ходом!

— А еще чего?

— А еще ничего.

— Все-таки недостаточно инициативный ты работник, товарищ уполномоченный, вот что я тебе скажу! Размагнитился ты там на лоне природы…

— Эту самокритику я исключительно признаю! Готов выполнить любые указания сверху! Отца родного прикажете провести по мясозаготовкам — проведу и слова лишнего не скажу!