– Исключительное совпадение, – заметил он, уплетая гренки с яичницей.

И вот теперь здесь, на маяке, он приступил к детальному изложению своей истории:

– Итак, я наблюдал, как мир дергается в конвульсиях после окончания войны. Я видел Германию, недужную, шатающуюся, трусливо съежившуюся после поражения, враждебную, обиженную, жалкую, даже более увечную, чем я сам. А я был калекой, никому не нужным инвалидом… но чем дольше я находился в Германии, тем яснее понимал нравственное различие между моим увечьем и их. И я начал испытывать нечто большее, чем просто неприязнь. Впоследствии я осознал, чем была вызвана такая реакция: навязчивой, всепоглощающей ненавистью к целой расе, ко всем немцам.

Я чувствовал свою раздвоенность. С одной стороны, я как бы наблюдал за собой издали и понимал нездоровый характер своего мышления; с другой – злорадно упивался этой новой возможностью дать выход кипевшим во мне злобе, ненависти и звериной тоске. Потому-то, призвав всю свою решимость, отдавшись полностью во власть своей ненависти, я уехал на остров, в уединение. Здесь у меня было время для спокойных раздумий. Однако продолжать жить в подобном расположении духа значило взлелеять опасный вид безумия – ненависть к целому народу. Это могло привести к еще большей тоске, поскольку, естественно, у меня не было возможности покарать всю нацию. Я начал упорно подавлять в себе враждебное чувство к немцам как к народу, стал думать о них как о людях, которые сами перенесли ужасные страдания. В конце концов мне удалось вытравить из себя чувство ненависти к целой нации.

Таким образом, вместо того чтобы распространять свою вражду, свое отвращение на несколько миллионов немцев, я направил их на некое вполне реальное число людей…

Даусон снова наполнил наши кофейные чашки. Питерсон легким звериным шагом беспокойно кружил по овальной комнате.

– Полковник Стейнз, – вдруг произнес он с нотками нетерпения в голосе, – вчера вечером вы сказали, что Алистер Кемпбелл будет отмщен. А сейчас вы говорите о своем безумии или ненависти, называйте это как хотите.

Услышав его тон, Даусон застыл на месте. Полковник с улыбкой смотрел на Питерсона.

– Откуда нам знать, черт побери, – продолжал Питерсон, – может, вы в самом деле ненормальный? Я хочу сказать, бог ты мой, вот я стою здесь, на вершине маяка, где-то у черта на рогах, на самой что ни на есть распроклятой, промозглой части побережья, и разговариваю с человеком, которого знать не знаю и который считает себя ангелом мщения. У меня чертовски дерет в горле, а на руках куча нераскрытых убийств, но, куда я ни повернусь, всякий тащит какого-нибудь недобитого фашиста и укладывает тебе поперек дороги. Ваши личные психологические переживания меня мало интересуют – ровно настолько, насколько они касаются печальной судьбы Сирила Купера. Так что давайте кончим об этом. Как говорим мы, янки, ближе к делу.

Полковник Стейнз терпеливо выслушал Питерсона, попивая кофе. Когда мой приятель иссяк, он произнес:

– Все, мистер Питерсон?

– Пока все.

– Прекрасно. Даусон, скажи мистеру Питерсону, пусть прикусит язык, пока я не кончу. Скажи ему, что ты сбросишь его с маяка, если он не замолчит.

Даусон расхохотался.

Питерсон закатил глаза:

– Боже, боже, боже!.. – Он отвернулся и глянул в сторону океана, мучительно переживая и собственное поражение, и явное помешательство полковника.

– Мистер Питерсон, – продолжал полковник Стейнз несколько дружелюбнее, – скоро вам все станет ясно. То, что я собираюсь рассказать, заинтересует вас. Но вы должны знать предысторию… В противном случае вам будет очень трудно понять мою довольно своеобразную роль в этом деле.

Дождь пошел сильнее, забарабанив по крыше и окнам. Наползавший туман сгущался прямо на глазах.

То, что рассказал нам Айвор Стейнз, заставило нас усомниться в собственном здравомыслии и вообще в способности что-либо понимать.

Вернувшись в Англию, в тишину и покой острова Кэт, Стейнз приложил все усилия, чтобы справиться с собой. Он начал тщательно изучать все, что касалось Германии: ее историю, литературу, музыку и нравы. Он использовал свои обширные связи среди военных, в Уайтхолле и даже в правительстве. Благодаря знатному происхождению, неоднократно проявленному им героизму, а главное – системе крепкого пожизненного товарищества среди выпускников аристократических колледжей он имел доступ через какие-то особые каналы к архивам органов безопасности даже с высшим грифом секретности. Итак, к знаниям о прошлом Германии прибавился исключительно важный материал о ее настоящем, о том, как на самом деле разворачивались события в послевоенной Германии.

Чем больше он узнавал, тем более эффективно мог разрабатывать план осуществления своей мести.

Германия кишела нацистскими военными преступниками, избежавшими опознания и ареста. Более того, мир быстрыми темпами превращался в убежище для этих помойных крыс, которые обеспечивали себе путь к бегству при помощи несметных сокровищ из разворованных ими сейфов Европы. Никто их не останавливал, никто особенно и не стремился посадить их на скамью подсудимых. А коли так, полковник Стейнз решил, что именно этим он и займется – будет вершить правосудие.

Он приступил к делу неторопливо и основательно. Передвигаться было для него делом далеко не простым, однако рядом всегда был верный Даусон. А кроме того – друзья, большой круг друзей. И в той же Германии у него имелись свои источники информации – некогда близкие к Гиммлеру люди, клерки, знавшие, где погребены тела жертв. Был у него даже человек, снявший на микропленку большую часть секретного внутрипартийного архива Рейнхарда Гелена. Стейнз получал зачастую довольно разнообразную информацию. Чтобы проверить точность получаемых им данных, он самостоятельно провел разведывательную операцию по делу доктора Радемахера, причастного к массовому уничтожению евреев. Доктор Радемахер не только не был привлечен к суду, но, напротив, этого преступника согласно тщательно продуманному и разработанному в недрах министерства иностранных дел плану намеренно укрывали и оказывали ему помощь. Документы и отчеты были фальсифицированы, чтобы спасти его от преследований. В случае выявления доктора Радемахера многих западногерманских дипломатов пришлось бы судить – не только за укрывательство Радемахера, но и за их собственные преступные акции, совершенные во время войны. Стейнз знал все это и с интересом наблюдал, как будут разворачиваться события.

В конце концов доктору было предъявлено обвинение в уничтожении 1500 евреев в Белграде. Это было сравнительно «мелкое» его злодеяние. Он был осужден и приговорен всего лишь к трем годам и восьми месяцам тюремного заключения. Стейнз еще более утвердился в своей решимости действовать самостоятельно, однако твердо придерживался намеченного плана: следить за ходом событий в деле Радемахера, одновременно проверяя подлинность информации, получаемой от своих агентов. Например, он получил от одного из информаторов сведения, что на время рассмотрения апелляции суд оставит Радемахера на свободе. Так и случилось. И тут чисто и гладко сработала одна из организаций, устроивших его побег. Так Радемахер пополнил число военных преступников, осевших в Аргентине. Как только он оказался в Буэнос-Айресе, живой и невредимый, некая нацистская газета, поздравляя доктора с благополучным прибытием, расписала его бегство как «беспримерный подвиг спасения человека из когтей еврейских шакалов».