— Ничего, — промолвил Цезарь. — Скоро взойдет луна и света будет достаточно.

И действительно — из-за горизонта выглядывал пока еще бледный и сонный лик огромной луны. Вот-вот она сбросит льнущие к ней облака и засияет.

Скоро луна окрасила пески в голубовато-белый цвет и засветила так ярко, что мы без труда различали плетение веревок, поддерживавших наш шатер. Остроконечные пирамиды отбрасывали на песок позади себя гигантские тени. Глазницы Сфинкса зияли, как черные провалы.

Неожиданно похолодало, да так, что мы накинули плащи. Совсем близко завывали гиены.

Я думала, что мы останемся вдвоем и поговорим о том, что у нас на сердце, но вместо этого воцарилось молчание. Лишь когда минула полночь, Цезарь сказал:

— Ну вот, теперь я видел шесть из семи чудес света…

Как же много он повидал, в скольких краях побывал! А я не ездила никуда и не видела ничего за пределами Египта.

— Расскажи мне о них, — попросила я.

— Мне нет нужды описывать Александрийский маяк, — сказал он. — Что касается остальных, поведаю вкратце. Колосс Родосский упал, но еще можно посмотреть на его бронзовые обломки. Великий храм Артемиды в Эфесе настолько огромен, что там можно заблудиться, а Зевс в моем представлении именно таков, какова его статуя в Олимпии. Но одного чуда я еще не лицезрел, хотя исполнен решимости непременно добраться до него. Это висячие сады Вавилона.

— А они действительно существуют? — спросила я. — Кто-нибудь видел их за сотни лет?

— Александр.

— Ну, вечно Александр.

— Он умер в Вавилоне, и вполне возможно, что именно эти сады за окном — последнее, что предстало его взгляду. Так или иначе, я намерен покорить Парфию. Захватив Вавилон, я вознагражу себя посещением того священного места, где умер Александр, и посмотрю на висячие сады.

— Доверяешь ли ты мне настолько, чтобы поделиться своими замыслами? У тебя уже есть план этого похода или он еще не разработан?

— Идем! — вдруг заявил он, поднимая меня с подушки и плотнее закутывая в плащ. — Давай прогуляемся.

Ночь была такой ясной, что я невольно прищурила глаза. В лунном свете все вокруг выглядело совсем не так, как днем, — теперь детали пейзажа холодно, сурово и резко вырисовывались на фоне чернильного неба.

— После приезда в Египет я оказался отрезанным от внешнего мира, — промолвил Цезарь. — По правде говоря, мне следовало бы вернуться в Рим. Я задержался здесь, — он покачал головой, — потому что попал под власть каких-то чар.

Эти слова заставили меня рассмеяться. Тогда он добавил:

— Знай ты меня лучше, ты поняла бы, насколько не в моем характере прохлаждаться где бы то ни было. Дела призывают меня. Долг зовет. А я мало того что нахожусь далеко от Рима, мало того что провожу ночь с царицей Египта в пустыне, у подножия пирамид, но и с каждым днем забираюсь все дальше в глубь Африки. Этим не преминут воспользоваться мои недруги. Они извлекут из ситуации все возможные выгоды.

— Значит, и тебе нужно извлечь из нее все возможные выгоды, — отозвалась я. — Надеюсь, наши памятники того стоят.

Я ждала, что он скажет: «Это не просто памятники». Однако Цезарь лишь хмыкнул, а потом, прежде чем я успела понять, что бы это могло значить, покачнулся, запнулся, упал на колени и со стоном повалился ничком на песок. Все произошло стремительно и внезапно: только что мы беседовали — и вот он уже корчится на земле, как в агонии, хотя после первого стона у него не вырвалось ни звука.

В ужасе и отчаянии я упала на колени рядом с ним. Что произошло? Может быть, кто-то прятался за скалой и метнул нож? Или из-под камня на него бросилась растревоженная змея? А вдруг тайный враг получил доступ к еде и напиткам, и Цезарь пал жертвой яда? Собрав все силы, я схватила его за плечи и перевернула. Тело Цезаря обмякло, как у мертвеца, на лицо налип песок. Сердце мое билось так быстро, что я почти не могла думать. Я совершенно растерялась, однако догадалась приложить ухо к его груди и ощутила, что его сердце по-прежнему бьется.

— О боги! Что с ним? Спасите его, спасите его! — причитала я, завывая, как одна из ночных гиен.

Невозможно, чтобы он вдруг покинул меня, бросил на произвол судьбы! Невозможно, чтобы великого Цезаря с такой легкостью забрала смерть!

Потом он снова издал стон, шевельнулся, и я почувствовала, как в его тело вместе с прерывистым тяжелым дыханием возвращается жизнь. Не зная, чем ему помочь, я от бессилия и отчаяния стала стряхивать песок с его губ, носа и лба. Наконец его губы раздвинулись, и он пробормотал:

— Теперь ты знаешь.

— Знаю что?

— То, что я… подвержен падучей. — Цезарь попытался приподняться, но руки ему не повиновались. — Это случается неожиданно, без предупреждения, так что подготовиться невозможно. Я вижу вспышку света, слышу звуки — а потом слабость и падение.

— А ты видишь что-нибудь в этих вспышках света?

— Ты имеешь в виду, говорят ли со мной боги? Нет. Или говорят, но не заботятся о том, чтобы я понял их речи, ибо очень скоро сознание покидает меня. Когда же я прихожу в себя, то знаю не больше, чем до припадка.

На этом последние силы Цезаря истощились, и он провалился в глубокий сон. У меня не было иного выхода, кроме как остаться рядом с поверженным недугом полководцем посреди посеребренной холодным лунным светом пустыни. Чтобы он не замерз, я накрыла его своим плащом. Потом я озябла, тоже забралась под плащ и, дрожа от холода, прижалась к спящему Цезарю.

Было еще темно, хотя луна сияла позади пирамид, превращая их в огромные черные треугольники. Цезарь снова зашевелился, и на сей раз его била крупная дрожь. Я испугалась, уж не новый ли это приступ, и навалилась на него всем телом, чтобы он не повредил себе.

— Мне холодно, — пробормотал дрожащими губами Цезарь. — Где я?

Он поднял взгляд на пронзенное звездами ночное небо и повернулся, морщась и нащупывая врезавшиеся в спину камушки.

Оказывается, случившееся выпало из его памяти. Это было удивительно. Тем не менее он снова походил на себя.

— Тебе стало… дурно, — ответила я. — Пришлось прилечь, отдохнуть. Ты можешь идти? В шатре можно расположиться на чем-нибудь помягче, чем голая земля.

Он медленно сел, потом поднялся на дрожащие, негнущиеся ноги и шаткой походкой двинулся к шатру.

Внутри он заполз на постель и снова провалился в сон. Я прислушивалась к его тихому дыханию, и каждый вдох казался мне чудом.

Резкие тени снаружи становились все длиннее. Потом небо стало светлеть, и они исчезли. Я видела это, потому что до утра не сомкнула глаз.

Солнце взошло, и теперь в любой момент могли появиться слуги. Я была в затруднении: с одной стороны, не решалась будить его, пока он окончательно не оправился, с другой — не хотела, чтобы люди увидели его в таком состоянии и догадались о тайном недуге. Мне оставалось лишь молиться о том, чтобы слуги и стража не спешили к нам, пока он не пробудился.