На вопрос о слухах, что в своем доме он держал девушек, Хэккет не отвечает, а предлагает осмотреть его жилище. Мы минуем прихожую и при входе в следующую комнату он бросает: «Вот моя клиника». После чего сразу же говорит, что пошутил. На самом деле это кладовка, которую он почему-то называет «мастерской». В ней собраны накопившиеся за много лет пожитки большой семьи. Несмотря на хромоту, Хэккет довольно проворно передвигается по коридору к дальней комнате, в которой стоят кровать, мольберт и картины его дочери Мэри Эллен, приехавшей погостить на праздники.

Мы поднимаемся в главное помещение дома – кухню-столовую с выходящими на юг огромными скошенными окнами. Дальнюю стену помещения полностью занимает стеллаж, заполненный книгами. Среди них экземпляр Writer’s Market[37]. Хэккет небрежно замечает, что его отец писал книги. Мы присаживаемся на высокие табуреты за кухонным столом.

Хэккет настаивает, что весь этот скандал вокруг него по большей части совершенно его не занимает. Он говорит, что, вопреки слухам, никто из соседей не звонил ему, когда по поселку бегала Шэннан. Более того, несколько дней спустя он даже выговаривал Гасу Колетти и Барбаре Бреннан за то, что они ему не позвонили. Ведь, возможно, он сумел бы помочь этой девушке. При этих словах до меня доходит, что, может быть, именно эту часть разговора и услышал Брюс Андерсон – что Хэккет мог бы ей помочь, а не помог, как он передал Джо-младшему. И я задаюсь вопросом, не сказал ли Хэккет то же самое и Мэри в их телефонном разговоре – не оказал помощь Шэннан, а мог бы оказать. Правда, это никак не объсняет того, что сначала Хэккет наотрез отрицал факт разговоров с Мэри, а затем не менее решительно подтвердил это. Это могло быть как безответственностью, так и уловкой с его стороны. При этом Хэккет продолжает давать путаные ответы на вопросы, на которые, по идее, уже давно должен был бы иметь готовые ответы. Так, он рассказывает, что впервые услышал о Шэннан через несколько дней после ее исчезновения, когда Алекс Диас и Майкл Пак приехали в поселок с листовками. Говорит, что посочувствовал им. «Нормальные были парни, но они вообще не знали, как получать информацию от людей». Он велел им обратиться в полицию по месту жительства Шэннан и подать заявление о ее безвестном отсутствии, дал им свою визитку и сказал, что будет рад помочь в случае чего. Тогда он подумал, что девушка – взрослая и полицейские решат, что она просто сорвалась куда-то по собственной инициативе и вернется, когда ей захочется. И якобы тогда ему и в голову не пришло, что это выльется в такую трагедию.

Все это он не забыл. Но вот совершенно не помнит, чтобы звонил Мэри. Сперва он говорит, что этих разговоров не было вообще, а спустя секунду вспоминает, что их с Мэри разговор зарегистрирован в базе телефонной компании. «Ну не знаю. Может, кто-то и звонил. Не хочу оспаривать то, что она говорит. Мне звонят по тридцать пять раз на дню. Но вот что совершенно точно, так это то, что эту девушку я в глаза не видел. И никогда не разговаривал с ней. И не припоминаю, чтобы говорил с ее матерью». И тут внезапно ему приходит в голову какая-то мысль. «Подождите-ка, возможно, это она мне позвонила, а я перезвонил, чтобы выяснить, кто это. Трехминутный телефонный разговор».

Можно было бы назвать это своеобразным простодушием. Но в разгар следственных действий, когда имя Хэккета полощут в теленовостях, а в трех милях отсюда полицейские рыщут по кустам, это выглядит несколько по-дурацки. И при этом я никак не могу определить, действительно ли он что-что скрывает или наивно полагает, что кто-то жаждет повесить на него всех собак. Мне приходит в голову Ричард Джуэлл, который обнаружил самодельное взрывное устройство на Олимпийских играх в Атланте, а потом надолго оказался в статусе главного подозреваемого. Какую роль играет Питер Хэккет в деле о серийных убийствах на Лонг-Айленде? Ричарда Джуэлла? Или Джоэла Рифкина, убившего в начале 90-х от 9 до 17 женщин, в основном проституток?

Хэккет продолжает настаивать, что все подозрения в его адрес – сплошная нелепость. «Я – потомственный врач. Работал на скорой, был директором окружной службы, затем руководил отделением неотложной помощи больницы. Вы можете представить, чтобы я так рискнул своей репутацией – сказал, что у меня тут какая-то клиника?» В какой-то момент положение Хэккета кажется действительно трудным и даже вызывающим сочувствие. Он разговорчив, явно хочет показать, что максимально откровенен со мной. Может быть, он и сказал Мэри что-то, что та неправильно поняла, – например, о своей работе в скорой помощи и познаниях в наркологии. Известно, что в поселке у Хэккета есть недруги. Может быть, они только рады верить тому, что за ним числятся темные дела и налицо заметание следов? Но может же и быть так, что это досужие сплетни и доктор не имеет ко всему этому ни малейшего отношения?

«Я не знаю, как доказать, что я – не убийца, – говорит Хэккет. Ему остается лишь надеяться на забвение. – Нужно становиться все тише и тише, пока не сольешься с фоном так, чтобы окончательно стать незаметным».

Я спрашиваю про записи с камер видеонаблюдения. Хэккет вздыхает. «Полиция хотела получить эти записи, и, разумеется, мы их передали». Просматривал ли он их до этого? «Мы с самого начала говорили, что надо бы просмотреть записи. Но это было бы нарушением целостности улик». Хэккет ответил на все мои вопросы. Мы пожимаем друг другу руки и договариваемся оставаться на связи.

А через двадцать четыре часа полицейские обнаруживают вещи Шэннан в болоте за его домом.

Болото

Оно огромное. По площади это болото почти такое же, как сам поселок. Вдоль него проходят улица, на которой в последний раз видели Шэннан, и переулок, в котором живут Хэккеты. При каждом шторме в океане это болото наполняется водой, которая затем сливается через дренажные трубы под дорогами поселка и в конечном итоге попадает в залив у острова Файр. По крайней мере, так должно происходить. В действительности же дренажные трубы забиваются и болото наполняется еще больше.

Болото и жители поселка сосуществовали таким образом более века. Последний раз городские власти Бэбилона занимались ремонтом водоотводной системы в 1989 году. Главный водосток в залив заменили на новый, без обратного клапана, в результате чего в болото стала поступать соленая морская вода. Вслед за ней появилась солончаковая спартина