Первый спорный вопрос, возбуждающий страсти, несколько несоразмерные этой филологической дискуссии, касается этимологии национального имени русских. Это слово появляется только в 839 г.; трудно предположить, чтобы он использовался славянами до этого момента, а для скандинавов раннего средневековья (которые называли Русь «страной городов», «Gardariki») он так и остался чуждым. Впервые, кажется, он применялся не к славянам, а к варягам, обосновавшимся в Восточной Европе. Известный текст Константина Багрянородного, касающийся днепровских порогов, четко различает их «славянские» имена, каковыми они и являются в действительности, от их «русских» имен, шведских, по сути. А ведь оказывается, что практически тождественное слово еще и сегодня обозначает шведов на финском (Ruotsi) и эстонском (Roots!) языках, в то время как славяне Руси в них называются вендами (откуда финское Venaja, «Русь»). Похоже, все указывает на то, что первоначально финно-угорское население Северной Руси присвоило это название шведам, когда они появились на восточном берегу Балтийского моря. Это же имя последовало за варягами в их миграции на юг и в конце концов стало применяться к народу и государству, которое они возглавили, притом что те до этого совсем не имели собственного общего имени. Новое название было очень быстро принято киевским княжеством и его соседями.

По установлении этих фактов снова продолжилась дискуссия по поводу первичного источника этого имени Ruotsi. Его наиболее вероятная этимология скандинавская: это производное слово от древнескандинавского «rodhr», либо в прямом смысле («экспедиция кораблей на веслах», «подразделение морской армии»), либо в косвенном (от названия прибрежного региона Упланда в средней Швеции, «Roden» или «Roslagen», где набирали это войско).

Единственный факт, вызывающий некоторое удивление, — это чрезвычайная быстрота, с которой это название проделало путь от берегов Балтики до Черного моря. Первые этапы миграции не оставили надежных следов: Балтийское море, до того как Адам Бременский дал ему это обозначение, было известно древним славянам, в том числе Летописи Нестора, под названием Варяжского моря, а с Х в. Черное море арабские, русские и немецкие авторы стали единодушно называть Русским морем.

Второй спорный момент: важность и значение скандинавских археологических следов в России. В нескольких местах, большинство которых, к сожалению, было обследовано в донаучную эпоху, находятся огромные курганные захоронения, которые по их внешнему виду можно спутать со шведскими захоронениями той же эпохи, например, 3000 могил в Гнездово вблизи Смоленска. В них мы встречаем деревянные погребальные камеры, близкие к тем, которые известны в Швеции, и оружие определенно скандинавского типа. По этим признакам эти захоронения относятся к варягам. Однако русские археологи возражают, что для славян курган также был известной формой, что деревянные погребальные камеры привычны для тайги, и что славяне покупали скандинавское оружие: из числа 700 могил в Гнездово, исследованных не так давно, они только две отводят скандинавам. В данном случае эта реакция выглядит здравой и оправданной; во всех сферах своей экспансии викинги оставили лишь очень небольшое количество характерных захоронений. Но сколь бы мало их ни было, это все равно не меняет сути проблемы. Самое большее, что мы можем обнаружить, — то, что русские историки очень строги в отборе скандинавских критериев.

Третий момент, который равным образом состоит в ведении археологии: роль скандинавов в русских городах. Спор фокусируется вокруг двух северных населенных пунктов, превосходно раскопанных: Старой Ладоги и Великого Новгорода. Считается установленным, что население там было славянским или финским, но отнюдь не скандинавским: бревенчатые дома и улицы из брусчатки, местная керамика, предметы скандинавского импорта, — скорее, исключение, чем правило. С начала X в. в Гнездово и во всяком случае в XI в. в Новгороде бытовым письменным языком был славянский с кириллическим алфавитом; однако Старая Ладога подарила нам рунический текст IX в. и целый ряд скандинавских фибул IX и X веков. В общем, варяги не могли быть основателями этих городов. Тот факт, что они называли Русь «страной городов», предполагает, что по прибытии туда они были поражены обилием городов. Но в IX и X вв. они уже играли в них определенную экономическую роль, сравнимую с ролью заморских купцов в Москве в XVI и XVII веках.

Итак, нужно допустить, и это не удивительно, что варяги, по роду своих занятий купцы и наемники, не осуществляли на Руси какой-либо массовой колонизации в городской среде. Что касается того, чтобы приписывать им колонизацию сельских местностей, то это очень неосновательная гипотеза.

Если вернуть его в истинные рамки — движение через Русь шведских авантюристов, готовых на все, что сулит выгоду, — варяжский феномен уже не вызывает удивления, и, конечно, без труда можно сравнить со сведениями русских (Повесть временных лет) и скандинавских источников (прежде всего саг). Зато обращение к вспомогательным дисциплинам, столь информативное на Западе, здесь почти невозможно. Если очень незначительное количество скандинавских антропонимов и вошло в русский язык, то это случилось главным образом благодаря князьям Киева (Игорь, Олег, Ольга от Ингвар, Хельги, Хельга). Скандинавские топонимы полностью отсутствуют; есть только несколько названий мест, производных от самого слова «варяги». Скандинавские названия Руси (Gardariki), Новгорода (Holmgardhr), Старой Ладоги (Aldejgjuborg) и Киева (Kaenugardhr), так же, как и днепровских порогов долго не просуществовали (древнерусским языком было заимствовано только скандинавское название Босфора, sund, «пролив» (у Нестора суд). Дело обстоит совершенно иначе на побережьях Финляндии и Эстонии, где обильная шведская топонимия соотносится с интенсивной аграрной колонизацией, которая оставила лингвистические островки, прекрасно сохранившиеся вплоть до 1944 года. Этапы этого заселения, впрочем, плохо известны и очень спорны; если оно восходит к эпохе викингов, то было возрождено христианскими миссиями XII века). Все эти факты заставляют отвергнуть мысль о настоящем заселении скандинавами Руси. Более того, мы практически не находим ни в Новгороде, ни в Киеве скандинавских институтов: даже княжеская гвардия из шведов принимала совершенно славянскую структуру дружины. С момента своего зарождения Русское государство в поисках политических идей вовне обращается к тюркско-хазарским образцам, а затем к византийским и болгарским, но не скандинавским; и правда, шведскую модель королевской власти, тесно связанную с соответствующей формой язычества, в то время нельзя было ни заимствовать, ни копировать. События на Руси служат еще одной иллюстрацией той гибкости, с которой скандинавы, даже на краткое время получая обширную власть, учились у других цивилизаций. Осталось установить хронологию шведского проникновения в сердце континента. Сведения об этом разноднородны, почти противоречивы. Без учета возможных прецедентов Бронзового века, поползновения шведской экспансии на восток отмечены еще со времен Меровингов: первые скандинавские захоронения в Гробине (Курляндия), бесспорно, датируются VII веком. Однако эти прибрежные населенные пункты, находившиеся в стороне от крупных рек, почти не имели владений в глубине континента. Понадобилось долгое время, прежде чем был открыт первый великий путь во внутренние территории через Неву и Ладожское озеро; вдоль русских рек археология еще не отыскала ничего, что с определенностью можно было бы отнести к периоду до IX века. С другой стороны, недавние раскопки торгового центра Хельго (или Лилло) к западу от Стокгольма обнаружили удивительное количество предметов, привезенных с Востока, в гораздо более раннюю эпоху, возможно, с VI века. В готландских захоронениях VII века были найдены изделия из слоновой кости и раковин из Индийского океана. Какими путями, разумеется, непрямыми, устанавливались эти отношения между Швецией и западной и центральной Азией? Некоторые предполагают, что через Александрию и прирейнскую Европу, но надежные промежуточные, подтверждающие существование этого маршрута, вехи отсутствуют. Ключ к проблеме надо искать в еще более мощном археологическом исследовании северо-запада современной России.