К облегчению мэтра Ознара хирургия прошла успешно — барон не шутил, вскрыть бубон оказалось не сложнее, чем банальный фурункул. Вновь не обошлось без странных капризов мессира Жана: он настоял, чтобы Рауль и девица Фаст повязали на лица, закрывая рот и нос, тряпичные полоски пропитанные самым крепким brandwijn, «жженым вином», популярным на севере Франции фламандским продуктом перегонки вина из Пуату. Для чего — умолчал.

Двойной надрез ланцетом в виде буквы «Х», удалить мертвые ткани, поставить дренаж — шелковую ленточку, один конец которой остается в ране, второй выводится наружу. Точно как рекомендовал в своих трудах Клавдий Гален, придворный врач римского императора Марка Аврелия. Поверх — не тугая повязка из чистого льна.

Было больно, но барон терпел стиснув зубы.

— У вас прекрасно получилось, — сказал он Раулю по окончанию действа. — Наверное ощущения субъективные, но мне стало полегче... Спать хочется.

— Так спите, сударь.

— Боюсь одного: не проснуться.

— На все Божья воля, шевалье... Позвать кюре для причастия?

— Там, откуда я родом говорят: на Бога надейся, а сам не плошай. Могу я попросить вас об одолжении, мэтр? Если вы уцелеете в этом вселенском кошмаре...

— «Вселенский кошмар»? — переспросил Рауль. — Мрачное определение. Вы явно знаете о происходящем больше меня.

— Да, верно. Европа стоит на пороге невиданной в истории системной катастрофы... Собственно, мы уже переступили порог. Катастрофа началась, она происходит прямо сейчас, у нас на глазах, только не каждый способен оценить масштаб.

— Вы говорите непонятно, — ответил мэтр Ознар, посчитав, что у господина барона снова помутился разум. — Отдохните, я подойду к вам после заката.

— Остановитесь, мессир. Дослушайте. Просьба самая невинная. Случись я умру, в одной из сумок, — та, которая с тиснением на крышке, — найдете тубусы с документами... И деньги, больше тысячи венецианских цехинов чеканки дожа Франческо Дандоло, чистейшее золото... Цехины возьмете себе. Бумаги отправьте в Париж, мост Менял, торговый дом Любекской Ганзы, господину Карлу Вельзеру или его помощникам. Приложите сообщение, что барон де Фременкур скончался от чумы... Там разберутся. Обещаете?

— Я не собирался обыскивать ваши сумки в любом случае! — оскорблено сказал мэтр. — При вашей возможной смерти передам поклажу и деньги прево Арраса, как представителю закона короля!

— Простите, если обидел... Неправильно сформулировал. Вы благородный по рождению, человек чести. И все-таки — обещаете?

— Хорошо, слово наследника Вермандуа и Ознаров, а крепче этого слова только сталь, — кивнул Рауль, подумав о том, что мессир Жан или трудится на какую-то из тайных служб (предположений множество — от королевского сенешальства, до «Kataskopia», византийской разведки, о которой ходит немало устрашающих легенд!) или, что вполне возможно, выполняет деликатные поручения уважаемых купцов Ганзы, сопряженные с не меньшим риском. — Обещаю.

— Слово?

— Повторяю: слово дворянина. — Рауль начал обижаться всерьёз. Дважды попросить потомка древнего и уважаемого рода Вермандуа о клятве — это почти оскорбление!

Но если у мессира Жана есть свои, особые соображения?..

Впрочем, размышлять о занятиях шевалье де Партене ныне бессмысленно. Далеко на второй план отошли даже неожиданные и пугающие открытия, сделанные братом Михаилом Овернским и следователями Трибунала. Все мысли Рауля, на которого накатила вторая, еще более парализующая волна страха, были сосредоточены на одном: чума. Чудовищная зараза, проникшая в его дом, в его город, в его Универсум. Чума, разрушающая такой привычный и уютный мир...

— Да не смущается ваше сердце и да не устрашается, — вполголоса процитировала Жанин Фаст четырнадцатую главу Евангелия от Иоанна. Не иначе у клариссинок нахваталась книжной мудрости. — Сударь, а я ему верю...

— Кому? — поднял взгляд Рауль, через силу пытаясь обороть пожиравший его ужас перед грядущим . — Барону де Фременкур? И вообще, ты зачем удрала из монастыря?

— Дороги, ваш милость... Дороги. Пожалуйста, протяните руку.

— Зачем? — чуть отстранился мэтр. — Опять твои ведьминские причуды?

Тем не менее Рауль преодолел опасения и осторожно подал Жанин ладонь. Вроде бы никакой магии нет, амулеты молчат, собственное чутье опасности не предвещает.

Пальцы словно бы пронзили тысячи мелких иголочек — так бывает, когда гладишь кусочком янтаря по шкурке горностая или норки. Сияние свечей померкло, замещаясь нежно-голубым лунным светом. Исчезла уксусная вонь.

Как она это делает? Жанин? Как ухитряется беспрепятственно преодолевать границу между библейскими видимым и невидимым, что было доступно лишь апостолам, немногим святым наподобие Франциска из Ассизи и уж вовсе исчезающему числу великих магов — от царя Соломона и жившего почти тысячу лет назад неоплатоника Ямвлиха Сирийского до Маймонида и Авраама бен Самуэля Абулафии — считай, современников?

И ведь способности Жанин — никакая не гоэция, не магическая традиция Великих Гримуаров, и совершенно точно не святость, даруемая Небесами! У нее это получается само собой, естественно!

«Жанин хочет мне что-то показать! Но что именно? Пока я сам не захочу, ничего не увижу, невидимое останется невидимым!..»

Ведьма, снова преобразившаяся в Повелительницу Ночи в лунной короне, не двинулась с места. Мэтр, привыкая к новой ипостаси своей плоти и миру-за-гранью, прошелся по комнате — материя, как и прошлый раз, вроде бы прежняя, но одновременно совсем иная. Словами не передать, наверное так ощущают себя ангелы, обладающие лишь астральным телом...

— Veni et vide[30], — проронила Жанин указав взглядом на дверь. — Иди и смотри.

Выбрался на крыльцо. Кажется, еще не отзвонили час повечерия, солнце не зашло, но мир измененный оставался блеклым, лишенным ярких красок — кругом оттенки серо-дымчатого, синего, пепельного. Проходящие по Иерусалимской люди более похожи на тени.

Размеренный цокот копыт. Вниз по улице, направляясь к кафедралу, движется всадник на коне невиданной масти, описать которую можно разве что очень емким и труднопереводимым греческим словом «khlôros», одновременно подразумевающим бесцветность и «неживые» оттенки — зеленоватый, изжелта-зеленый, мертвенно-бледный.

Лицо наездника скрыто капюшоном, темный плащ падает на круп коня. Натянул поводья, приостановился. Вытянул необычно длинную руку, слегка коснувшись плеча человека в одежде зажиточного горожанина. Тот, не обратив малейшего внимания на всадника, отправился дальше.