– И не говори, просто ужас.

Сесстри не сводила глаз с городского пейзажа за окном. Застроенные домами холмы и колокольни, кружащие стаи птиц, два одинаковых сгустка желтого пламени, выступающие сегодня в роли солнц. Она не имела сейчас права думать о тепле руки, лежащей поверх ее ладони, не имела права позволить согреть себя.

– Расскажешь мне? – Он почесал пальцем длинный нос – статуя, любующаяся собственным профилем.

Сесстри поняла, что затаила дыхание.

– Как-то так вышло, что Алуэтт, моей домовладелицей, все это время была одна из Первых людей. И отмечала мой путь ленточками-подсказками, а я была слишком горделива, чтобы обратить на них внимание. И вот она вырастает выше дерева Бонсеки-сай и делает комплимент моей обуви.

Сесстри сложила руки на груди и насупилась.

Известие заставило Эшера нахмуриться, но затем он поднял ладони так, словно поддерживал чаши невидимых весов, и произнес:

– Что ж, это уже кое-что.

– Да ну? – Сесстри удивленно приподняла бровь.

Неужели тайны были только у нее? Нет, она знала, что это не так, но что же тогда скрывал Эшер и зачем?

– Именно. – Улыбка Эшера обезоруживала, но о чем он сейчас думал – о стратегии или же только о тактике? – Не стоит винить себя, мой колючий шиповничек. Даже самый одаренный из Третьих не сумеет распознать под маской даже самого молодого из Первых людей. А Чезмаруль молодой никак не назовешь – старше ее еще поискать.

Он осторожно и ласково притянул к своим губам ее кисть. Это не был поцелуй – только соприкосновение губ и запястья. Этот жест не пробудил в ней ненависти.

Не пробудил… и тем не менее на этот раз руку она отдернула.

– Эшер, да знаю я, кто она такая. Просто не подозревала, что она подобралась так близко.

– Сесстри, – взглянул на нее из-под своих белоснежных ресниц Эшер, – послушай моего совета – совета старого и мудрого человека, которому порой случается оказаться правым: не казни себя.

– Конские потроха!..

– Похоже, тебе стыдно за то, что скрыла от меня пупок Купера? – Сесстри сделала вид, что не слышит его, и Эшер тихонько засмеялся. – Думаешь, это Чезмаруль притащила сюда Купера?

– Но зачем? Зачем ей совершать нечто столь неразумное? – бросила она вопрос в мраморно-неподвижное лицо и вдруг ощутила некое родство с голубем, гадящим на статуи.

Эшер спокойно приподнял плечи и так же неторопливо их опустил, показывая, что его это не очень беспокоит.

– Мне известно не больше, чем тебе. И приятельских отношений с Чезмаруль я никогда не водил. Но если именно она дала нам Купера… не знаю уж, кому из нас стоит ей отправить открытку с благодарностями… но в кажущейся бессмыслице есть определенный смысл. Ведь Чезмаруль – владычица потерянных и униженных. Так спроси себя, с чем мы сейчас столкнулись?

– Хочешь сказать, таким образом она помогает нам со сварнингом? – В этом и в самом деле был определенный смысл. – Заступница потерянных. Купер, дитя, все еще продолжающее свою первую жизнь, внезапно оказывается потерянным перед самым концом миров.

Сесстри уступила своим желаниям и налила немного абсента.

– Если она ожидала появления именно Купера… – продолжил Эшер размышления Сесстри; как же было приятно решать вопросы вместе с ней, а не в обход нее.

– …А не какого-нибудь там колдуна или шамана…

– …Просто Купера – обычного потерявшегося человека…

– Так мы нашли ответ на наш вопрос? – покосилась Сесстри на Эшера.

Серый человек глубоко вздохнул и ответил, тщательно подбирая слова:

– Ну, во всяком случае, теперь мы знаем, что самостоятельно он этот путь проделать не мог.

Сесстри улыбнулась, оскалив зубы:

– А еще можно сказать, что только могущественный или хотя бы очень продвинутый колдун был способен перенести его сюда целым и невредимым, не оставив никаких следов.

Зеленая жидкость одновременно и остудила, и обожгла ее гортань.

«Так-то лучше. Но больше ни капли».

Когда Сесстри опустила стакан, тот ударил по столу, словно молоток судьи, и тогда она услышала свой приговор. Рот ее округлился, и Эшеру непроизвольно захотелось повторить ту же эмоцию и на своем лице.

– Завязанные узлом сиськи Матери-Кобылы, я же все испортила, да? Скрыла от тебя пупок Купера и… и… Да как я вообще могла ничего не замечать?! Я же вела себя совершенно глупо!

Эшер сложил пальцы домиком и прикрыл ими глаза.

– Может, дело в том, что ты совершенна даже в своей глупости?

– Я врала тебе о Купере, врала самой себе об этих лентах. Я упустила Купера еще на Апостабище, отдав его какому-то там жиголо из Мертвых Парней! Неудивительно, что Мертвые Парни продолжают преследовать меня, ведь им я кажусь совершенно легкой добычей. Даже гребаный «Отток» куда лучше понял, кто такой Купер! – Ее пальцы сжали подлокотник дивана. – Эшер, я же стала той, кем клялась никогда не становиться.

– Мертвый Парень? – Эшер внезапно распрямился, поморщившись от боли в ранах, на которые старался не обращать внимания с того момента, как покинул Ля Джокондетт. – О чем это ты? На тебя напал Мертвый Парень?

Но Сесстри его не слышала. Она слишком глубоко погрузилась в воспоминания о своей мачехе – мерзкой самодовольной бабенке, изрядно напоминавшей Алуэтт. Вечно копалась на грядках, вечно пыталась подлечить то или иное умирающее растение или же добиться от него лучшего цветения. В детстве Сесстри постоянно гадала, как выглядела и как вела себя ее настоящая мать, – разумеется, она отличалась от мачехи, как стакан ледяной воды отличается от кружки теплого молока, как сталь от меха.

Настоящая мать должна была быть суровой повелительницей кнута и кинжалов – вот как ее представляла себе Сесстри. В ее фантазиях мать представала совершенно невероятной женщиной, бывшей ровней отцу. Этот образ подпитывался исключительно редкими воспоминаниями папы о пропавшей жене, покорившей его сердце теми качествами, что, по его же собственным убеждениям, не должны быть присущи женщине: силой, хитростью, гениальностью в вопросах тактики. Именно последнее увлекло Сесстри, вдохновив ее превзойти боевые успехи собственного отца на учебной арене. Да еще как! Она стала первой женщиной более чем за три сотни лет, которой удалось получить степень Оптима, и самым юным из выпускников, заработавших это звание за последние пять лет.

В любых спорах она разбивала соперников в пух и прах так же, как ее отец громил врагов на поле битвы. Казалось, ее невозможно остановить, она, словно скальпель, вспарывала материю своего мира, подгоняя его под себя.

А затем ее изнасиловали и бросили умирать на одной из горных троп.

– Сесстри, ты вообще меня слушаешь? Это важно. – Эшер налил в ее бокал добрую порцию зеленого напитка и сам же его осушил. Затем он осторожно подергал ее за рукав. – Расскажи мне, что там у тебя с «Оттоком».