Остальные трое тихо беседовали. Сверкающая точка превратилась в кольцо и приблизилась к глазам, и сквозь это кольцо Малкольм посмотрел на каждого из них по очереди. Вот Чарльз Кейпс – худощавый, лысый, в безупречном темном костюме с торчащим из верхнего кармана уголком красного платка; глаза светятся глубоким, проницательным умом. Вот Гленис Годвин – теплые карие глаза, аккуратно подстриженные седые волосы; одна рука нежно поглаживает деймона, разбитого параличом. Вот Ханна Релф, которую Малкольм любит почти так же сильно, как родную мать, – седовласая, изящная и хрупкая, хранящая в памяти столько знаний. Какими драгоценными казались эти люди сейчас – с другой точки зрения, в ореоле лучистого кольца!

Малкольм откинулся на спинку стула и стал слушать, а кольцо надвинулось на него, уплыло за спину и исчезло.

* * *

Как и сказал Чарльз Кейпс, это был первый за много столетий конгресс всех уровней Магистериума.

В нем существовала своя иерархия – некоторые организации и лица считались младшими, а другие старшими, одни были важнее, другие – не столь важными; однако эта иерархия не была жесткой – такой, которая могла бы сложиться, если бы папа Жан Кальвин оставил церковь в нетронутом виде. Но этого не случилось. Кальвин отверг главенство своего сана и разделил верховную власть между несколькими службами. После его смерти пап больше не выбирали, а власть, которой некогда был облечен глава церкви, была распределена среди множества организаций и групп – подобно тому, как река, стремительно мчащаяся в горах по узкому руслу, замедляет свой бег на равнине, разливается вширь и прокладывает целую сеть новых путей.

Итак, единой линии руководства не было. Существовало множество самостоятельных групп: советов и коллегий, комитетов и судов. То и дело возникали новые организации; оказавшись под управлением амбициозного и талантливого руководителя, они расцветали, если же лидеру не хватало смелости и дальновидности – чахли и гибли. В итоге сила, известная как Магистериум, представляла собой бурлящую массу фракций, соперничающих между собой, завидующих друг другу и никому не доверяющих. Объединяла их лишь жажда власти и готовность добиваться ее любой ценой.

И лидеры этих фракций – директор Дисциплинарного суда консистории, декан Епископальной коллегии, канцлер Комитета распространения истинной веры, генеральный секретарь Общества поощрения добродетели безбрачия, ректор Красной палаты, магистр Школы догматической логики, председатель Суда общественного порядка, аббатиса Сестер святого послушания, архимандрит Приората благодати и многие, многие другие – прибыли на конгресс. Прибыли потому, что не посмели отказаться: каждый боялся, что его отсутствие будет истолковано как бунт. Они съехались не только со всей Европы, но и из дальних стран, с юга и севера, с востока и запада; одни жаждали сражения, другие его опасались; одних, словно гончих, манил пряный дух охоты на еретиков, другие не испытывали ни малейшего желания променять покой монастыря или колледжа на хлопоты, склоки и опасности.

Всего в Секретариате Святого Присутствия, в его обшитом дубовыми панелями Зале совета, собралось пятьдесят три человека – мужчины и женщины. Префект Секретариата получил привилегию занять председательское кресло.

– Братья и сестры, – начал префект, – именем и властью Всевышнего мы ныне призваны обсудить поистине безотлагательный вопрос. В последние годы наша вера претерпевала множество испытаний и сталкивалась со многими угрозами. Ереси процветают, святотатцы остаются безнаказанными, и сами догмы, которым мы следовали на протяжении двух тысяч лет, повсеместно подвергаются осмеянию. Пробил час всем истинно верующим собраться вместе и возвысить свои голоса так, чтобы их услышали.

В то же время, – продолжал он, – на Востоке перед нами открываются возможности столь богатые и многообещающие, что при виде их ободрятся даже самые отчаявшиеся сердца. Это возможность усилить наше влияние и обрушить свою мощь на всех, кто противился и до сих пор противится благодати Святого Магистериума.

Сообщая вам эти известия, – а вскоре вы услышите гораздо больше, – я в то же время чувствую, что обязан призвать вас всех усерднейше молиться о ниспослании мудрости, которая понадобится нам, чтобы справиться с новой ситуацией. И вот первый вопрос, который я вынужден поставить перед вами. Наша древняя организация, представленная здесь пятьюдесятью тремя мужчинами и женщинами, чья вера и честность выше всяких похвал; наша, повторю, организация – не слишком ли она велика? Не слишком ли нас много, чтобы принимать быстрые решения и действовать мощно и эффективно? Не стоит ли задуматься о выгодах, которые могут воспоследовать за передачей полномочий в сфере большой политики не столь многочисленному совету, а более подвижному, решительному и способному обеспечить руководство, столь важное в наши беспокойные времена?

Марсель Деламар, представитель от La Maison Juste, слушал речь префекта с глубоким удовлетворением. Разумеется, никто никогда об этом не узнает, но речь для префекта написал он сам. Более того, он уже добился – частными переговорами, шантажом, подкупом, лестью и угрозами, – чтобы решение об избрании Малого совета было принято большинством голосов. Более того, уже решил, кто войдет в этот совет и кто его возглавит.

Откинувшись на спинку кресла и сложив руки на груди, он наблюдал за открывшимися дебатами.

* * *

Когда они добрались до края Болот, уже стемнело и пошел дождь. В это время Джорджо Брабандт обычно начинал искать подходящее место, чтобы пришвартоваться на ночь, но сейчас они подошли так близко к его родным водам, что останавливаться не хотелось. Он знал каждый поворот, каждую излучину водяного лабиринта, а фонари, которые он велел Лире повесить на носу и корме, были просто учтивостью по отношению к другим лодочникам. Сам мастер Брабандт не заблудился бы здесь и в кромешной тьме.

– А когда мы дойдем до Болот, мастер Би? – спросила Лира.

– Считай, уже дошли, – ответил тот. – Тут тебе ни границы, ни таможни, так что и не поймешь, где они начинаются. Вот только что ждал, когда же начнутся Болота, – глядь, а ты уже там.

– А как же вы это понимаете?

– Да просто чую. Если ты цыган, то просто знаешь, что вернулся домой. А если не цыган, дело другое: сразу становится не по себе, будто все боггарты и жуткие твари из-под воды на тебя смотрят. Ничего такого не чуешь?

– Не-а.

– Хм-м. Ну, может, мы еще не дошли. Или я мало сказок тебе рассказывал.

Он стоял у руля в дождевике и зюйдвестке, а Лира сидела на пороге рубки, завернувшись в старый плащ Джорджо. Желтый свет фонаря разливался вокруг лодки и выхватывал из тьмы капли дождя, неутомимо барабанившего по палубе. Лира помнила, что в камбузе, на нафтовой плитке, варится картошка; скоро нужно будет пойти и поджарить к ней несколько ломтиков бекона.

– А когда мы доберемся до Зала, как вы думаете? – спросила она, имея в виду большой зал, где цыгане проводили общие собрания, центр всей их общественной жизни.

– Ну, есть один способ понять.