— Его высокоблагородие господин судебный следователь Марченко изволили передать, что ждут вас нынче у себя. Непременно. Вот, извольте расписаться. — Он протянул мне конторскую книгу и карандаш. Поставив подпись напротив фамилии, я поинтересовался: когда именно господин Марченко ждет меня? — и получил ответ, что желательно «о десятом часе».

Курьер спрятал книгу в сумку, снова приложился рукой к козырьку и отбыл.

— Боже мой, Володя, что может означать сей вызов? — взволнованно спросил я Ульянова, вышедшего в прихожую следом за мной.

— Не знаю, что и подумать, — ответил он. — Но посетить следователя, конечно, стоит. Чем черт не шутит… вдруг наша полиция на что-то способна! — Владимир коротко рассмеялся. — Или же его высокоблагородие каким-то чудом узнал о сути нашего ночного разговора! — добавил он, посерьезнев.

— А вы чем собираетесь нынче заняться? — спросил я.

Владимир провел рукой по лицу, словно бы сгоняя усталость, — пожалуй, он и впрямь не ложился сегодня спать.

— Эх, Николай Афанасьевич, дел-то у меня хватает. Во всяком случае, ближайшее время я буду дома — дождусь вашего возвращения. Весьма интересно, чем вас порадует господин судебный следователь. Ну а потом имею намерение посетить Андрея Николаевича Хардина. У него наверняка есть до меня поручения, да и посоветоваться с ним о нашем деле вовсе не помешает.

Господин Марченко встретил меня на сей раз гораздо с большею холодностью, нежели чем в первое мое посещение окружного суда. И сразу пояснил эту холодность. Едва поздоровавшись и пригласив меня сесть — кстати сказать, секретаря в его кабинете этим утром почему-то не было, — судебный следователь принялся немедленно мне выговаривать.

— Что же это вы, господин Ильин, решили самостоятельное расследование провести? Нехорошо, милостивый государь. Не доверяете властям — и ладно, воля ваша, но только подменять собою суд и полицию — это никуда не годится.

— А что прикажете делать, господин судебный следователь, коли суд и полиция, заместо разыскания истинного преступника, озаботилась только поисками невинной молодой женщины для арестования последней? — возмутился я. — Что мне остается? Сидеть сложа руки и ждать, когда единственную мою дочь отправят в тюрьму с лишением прав по каким-то фантастическим измышлениям? Воля ваша, господин судебный следователь, а только я себе такого позволить никак не могу!

— Эк вы… — недобро и совсем уж холодно усмехнулся господин Марченко. Его лысина, едва прикрытая редкими волосками, чуть заблестела — то ли пот проступил, то ли иней — от холодности-то. — Стало быть, вы считаете неопровержимые улики, добытые следствием, фантастическими измышлениями? А госпожу Пересветову, обличенную в преступлении, считаете невиновной? Ну-ну. И что же вы успели за эти дни выяснить, разгуливая и разъезжая по городу со своим молодым другом? Между нами говоря… — Судебный следователь перегнулся через стол — насколько позволял объемистый живот — и сказал обманчиво-доверительным тоном: — Послушайте добрый совет — не особенно с ним разгуливайте. Все-таки господин Ульянов под надзором полиции. И его сестра, между прочим, тоже. Думаю, вы это знаете, не можете не знать. Поверьте: ничего путного у вас не получится, только репутацию свою порядком испортите. А если что-то знаете или, может, о чем-либо догадываетесь, так лучше поделитесь со мной! Неужели вы всерьез думаете, что мне ничего другого не надобно, кроме как отправить за решетку молодую даму хороших кровей? Да полно! Что я, чудовище какое? — Марченко возмущенно фыркнул.

Я готов был взорваться, но сдержался и вместо того запальчиво сказал:

— Не знаю, хотите вы того или нет, но уж точно ничего не делаете, чтобы найти подлинного убийцу!

Иван Иванович Марченко сцепил короткие руки на округлом животе и деловым тоном спросил, словно бы ведя беседу с таким же специалистом, как и он сам:

— Ну хорошо. Мы, как вы говорите, ничего не делаем. А вы? Вам удалось что-нибудь узнать или установить? Вы по городу с револьвером ходите, размахиваете им, людей пугаете, рабочие на паровой мельнице Башкирова после вашего визита туда едва ли бунт не подняли — и каковы результаты?

Я изрядно смутился — надо ведь, судебному следователю-то, оказывается, все известно! — однако сумел все же сконтровать.

— А вот представьте, есть результаты! — воскликнул я. — Во всяком случае, в отличие от вас, Иван Иванович, я совершенно уверен, что несчастного Юрия Валуцкого убил тот же самый преступник, что убил Всеволода Сахарова и Василия Неустроева!

В глазах следователя появилось удивление.

— Как вы сказали? — переспросил он недоуменно. — Сахаров? Неустроев? Кто это такие?

— Вот! — торжествующе сказал я. — Видите?! Вы даже не знаете, кто они! А эти молодые люди между тем были убиты неведомым злоумышленником точно так же, как был заколот Юрий Валуцкий!

— Вот оно что-о… — протянул Марченко. — И когда же это случилось?

— Во всяком случае, Василия Неустроева похоронили вчера!

— Да что вы говорите! — Судебный следователь всплеснул руками, потянулся к колокольчику, стоявшему на краю стола, коротко и раздражительно позвонил. Явившемуся на вызов чиновнику он сказал: — Попрошу принести мне сводку по происшествиям в городе за последнюю неделю. Немедленно!

Чиновник вышел, а через несколько минут вернулся с бумагами. Марченко просмотрел листы, исписанные убористым почерком, после чего удивленно взглянул на меня.

— Что-то вы путаете, Николай Афанасьевич. Никакого убийства, — он подчеркнул интонацией последнее слово, — никакого убийства Василия Неустроева не было.

— Это по-вашему не было! — возразил я. — Однако и Всеволод Сахаров, и Василий Неустроев были именно убиты — ударом в сердце. Так убиты, что врачи и не поняли!

Следователь прищурился. Его и без того маленькие глазки почти исчезли под веками. Чувствовалось, что он едва сдерживает смех.

— Ясное дело. Врачи не поняли. А вы, стало быть, поняли. Поздравляю! — шутовски провозгласил Марченко. — Вы, значит, считаете, что некий злоумышленник вот таким вот гоголем ходит по Самаре, убивает направо и налево разных людишек, а никто ничего не понимает? Ну и ну. Я-то полагал, что это у гимназистов иной раз фантазии, так сказать, через край переливаются. А вот теперь вижу, что и человек вполне солидный может упиваться фантасмагорическими видениями.

— Это не фантасмагория, сударь! — ответствовал я со всем убеждением. — Это, господин судебный следователь, истина, которую вы упорно отказываетесь видеть!

И далее, уже не сдерживаясь, я выложил Марченко все — и про ветки сирени, и про тайное общество. Воздержался только от упоминания о найденном нами листочке из книги Василия НемировичаДанченко.

Когда я закончил свой монолог, следователь долго молчал, глядя в угол кабинета.

— Вы вот что, господин Ильин, — сказал он наконец. — Вы, знаете ли, поезжайте в Кокушкино. Вы ведь там живете, верно? Вот и живите. Коли нам станет что известно, мы вас немедленно известим. И, право слово, вместо всех этих фантазий — о тайных обществах, об убивцах, закалывающих людей и разбрасывающих веточки сиреневые, — вы лучше еще раз подумайте, где может скрываться ваша дочь. Чтобы мы поскорее могли найти госпожу Пересветову и от нее лично узнать, почему она вдруг бежала, как если бы до смерти струсила судебного расследования. А пугать мирных обывателей и мнить себя великим расследователем — это вы бросьте. Вы, милостивый государь, вообще-то что про убийства в наших краях слыхали? Это ведь Самара, а не какие-то, прости Господи, джунгли африканские. Да у нас за весь прошлый год ни одного убийства не случилось! Кражи — да, кражи у нас происходят постоянно, и, что греха таить, в больших количествах. Нерадения на службе, законом тоже наказуемые, частенько под суд попадают. Увечья и побои бывают. Поджоги случаются, нарушения питейного устава, присвоения званий и титулов, даже разрытие могил и ограбление мертвых… Но убийства!.. Вот уж поистине… — Что Марченко хотел сказать этим «поистине», осталось для меня неизвестным. Кряхтя и отдуваясь, он поднялся из кресла, выпрямился и металлическим голосом сказал, согнав с лица остатки насмешки: — Не смею более вас задерживать. Всего хорошего, господин Ильин.