class="p1">– Передам, конечно. Точнее, не сам, а через Арлекин. А насчет Солейля не беспокойся, думаю, в прямой схватке ты выбьешь ему пару зубов. Правда, не факт, что до того, как он устроит тебе повторное сотрясение мозга.

– Там уже сотрясать нечего, – хохотнула я. Мозги кипели. Устала. Однако азарт все еще бурлил, и надпись на стене не утратила соблазна.

– Да брось! У тебя-то нечего сотрясать? Ты чертовски сообразительна, Хелюшка, и не смей это отрицать. Кстати, ты не забыла про наше сборище завтра вечером в кладовке?

– Как можно? Приду.

– Обязательно?

– Обязательно.

– Тогда я пошел. Уж раз ты меня разбудила, постараюсь не опоздать больше чем на двадцать минут.

– Правильный выбор.

В трубке раздались короткие гудки, и я опрокинулась на кровать. Буквально десять минут – и примусь за поиски значений таинственных рун, что назвал мне Пак, когда подвозил в школу. Почему-то кажется, будто они занимают далеко не последнее место. Раз преступник их выцарапывает – точь-в-точь как на моей стене, только на человеческой коже, – значит, они могут поднять что-то на поверхность. Или даже указать на его личность.

Арлекин-IV

Февраль подходил к концу, а это означало завершение триместра, что не радовало никого, в том числе меня. Училась я неплохо и нравилась многим учителям; наверное, из-за уважительного к ним отношения и неиссякаемой жизнерадостности.

В большинстве своем оценки выходили положительные. Четверки столбиком, в редких случаях прерывающиеся пятерками, и лишь по двум предметам возникали вопросы: по физике и геометрии. Преподаватели точных наук относятся к нам, лисам, снисходительно, многое спускают с рук, однако склонности ответственности не отменяют. Можно знать математику, имея предрасположенность к литературе. Теоретически. Только вот немногим удается…

Я знала, что у некоторых ребят, не только из лисов, очень строгие родители, считающие, что их дети должны иметь высшие баллы по всем предметам. Не раз видела девчонок, плачущих в туалете из-за того, что получили тройку и боятся идти домой, где их ожидает неминуемый выговор.

Мой приемный отец никогда не ругал за оценки. Честно говоря, он вообще никогда ни за что не ругал.

Ладно, если школьник сам предрасположен к домоседству; вот, например, Луна постоянно сидит в комнате, учится по собственному желанию и имеет весьма неплохой уровень не только в нашем классе, но и у волков; лично слышала, как в учительской обсуждали ее эрудицию. Правда, еще сетовали на то, что она молчаливая и не умеет демонстрировать свои достоинства, но это неважно, главное, что они у нее есть.

Триместровые контрольные уже не за горами; английский назначен на вторник, алгебра с геометрией – на среду. Впору засесть за учебники и безвылазно готовиться, только вот учеба меркнет на фоне реальной жизни…

– Как у тебя со школой, дорогая?

За окном уже сгустилась темнота, рассеиваемая лишь огнями ближайших домов. Окна в нашей квартире были закрыты, но я ощущала порывы ледяного зимнего ветра. Батареи работали до сухой духоты, но меня все равно тряс озноб.

Мы сидели на кухне, наполненной полумраком – отец боялся яркого света, поэтому горели только две лампочки за микроволновкой. Чтобы найти на столе что-то мелкое, приходилось щуриться и всматриваться в его стеклянную серую поверхность. Выделялись только тарелки, ярко-зеленые, купленные в честь моего удочерения. В них макароны исходили соусом, похожим на сметану. Отец назвал это какой-то пастой, но я не запомнила точное название.

Он уже подчистил свою порцию и полез за добавкой. И как он может так хорошо видеть в темноте?

– Нормально, – пожала плечами я. – Как всегда.

– Никаких улучшений? – любой другой родитель спросил бы с укором, но в голосе отца слышалось сочувствие.

– Нет. Сказала же, как всегда.

Он уткнулся взглядом в колени и замолк. Он никогда не перечил и не указывал, что делать. Наверное, это неплохо.

Желудок был настолько забит, что я больше не могла смотреть на макароны. Казалось, на тарелке копошатся слизни в остром соусе. Не в силах терпеть, я вытряхнула еду в мусорный пакет и, кратко поблагодарив, направилась к себе, чувствуя грустный взгляд отца, направленный мне в спину. Впору раскаяться за поведение – он любит меня как-никак, а я так с ним обращаюсь, – но вместо этого в груди настойчиво свербела пустота.

Только в комнате я наконец включила люстру – так, что она осветила каждый уголок.

В темноте роятся твари. Одна может перегрызть горло острыми клыками, вторая мягко, доверительно возьмет за запястье и поведет к болоту, третья заманит мерцанием бродячего огонька, а иная пришпилит к дереву, сожжет до самых костей, до пепла, до бездны…

Раньше я не боялась темноты. Не до такой степени. Но теперь при мысли, что она окружит плотным коконом, инстинкт бежать от опасности голосил, как пожарная сирена. Теперь я, взрослая девушка, забиралась в постель только при включенной настольной лампе, укутывалась в одеяло с головой и проваливалась в небытие, к мрачным витиеватым теням. Они походили на дым, полупрозрачные, словно призраки, но живые. Они принимали любые формы и видели все мои страхи, наслаждались моими дикими воплями.

Я хотела забраться в кровать, не раздеваясь. Дыхание Господина Солнце, запретно-сладкое, шевелило волосы на затылке, бледные длинные пальцы Луны, утонченно-музыкальные, сжимали мое сердце, истекающее кровью, а страх загонял в клетку.

Хотелось закрыть глаза и заснуть навеки, как Спящая Красавица. Однако в таком случае я не увидела бы триумф Господина. Я должна оставаться в сознании во что бы то ни стало, чтобы в финале улыбнуться, понимая, что благодаря мне он достиг цели.

Вряд ли он оставит меня в живых после этого. Ну и пусть. Главное, я сыграла роль в его победе. Хоть самая страшная смерть на свете – и это подходящая цена за один взгляд на то, как они с Луной возьмутся за руки, возложив себе на головы лавровые венки.

Я только дотронулась до матраца, когда услышала треск на балконе. Отскочила и заозиралась. Что-то упало у соседей или у отца? Непохоже…

– Арлекин, черт тебя возьми, ты чего так шарахаешься?!

Голос слышался как сквозь вату. Точнее, оконное стекло. И звучал подозрительно знакомо…

Вооружившись увесистым фонарем, я вкрадчиво подошла к окну. Шторы были неплотными, и сквозь них прорисовывался человеческий силуэт. Мужской.

Одним решительным движением я отдернула штору в сторону. На меня, возмущенно насупившись, уставился… Гери.

– Ты что тут делаешь?

– Открой окно, достало горло надрывать! Со звукоизоляцией у вас, что ли?

Закатив глаза, я нажала на ручку, и внутрь проник прохладный балконный воздух. Летом всегда висела сетка от