Над ним кружились мухи, и он изредка отгонял их ленивым взмахом руки.

Поколебавшись еще немного, женщина выбралась из своего укрытия и почти скатилась с берега, послав вниз небольшую лавину камушков и песка.

Реакцией он обладал молниеносной. Мгновенно сел, обернулся, вскочил на ноги. Но ему не повезло – движение оказалось слишком резким для взрыхленной почвы, и он упал ничком, опять вспенив воду ногами. Она не смогла удержаться от смеха. Он тут же вскочил, метнулся к своему снаряжению – и в руках у него появилось ружье.

Смех замер… но он не поднял ружья. Он произнес какую-то фразу по-испански, однако его испанский был так плох, что она ничего не поняла. Да и сама она знала по-испански лишь несколько слов и ответила на местном наречии:

– Простите, я не хотела смеяться…

Он непонимающе качнул головой и смерил ее внимательным взглядом. Она развела руки в стороны, показывая, что безоружна, и улыбнулась. Он вроде бы успокоился и отложил ружье. Снова попытался заговорить с ней на своем кошмарном испанском – и вдруг пробормотал что-то себе под нос явно по-английски.

– Вы знаете английский? – удивилась она.

– Да. А вы?

– С детства. – Она опять рассмеялась и предложила: – А что, если я присоединюсь к вам?

Она имела в виду реку и пояснила свои намерения жестом – но он словно онемел, уставившись на незваную гостью с тупым изумлением. Она сбросила туфли и вошла в воду, подобрав подол. Вода оказалась обжигающе холодной, пальцы ног свела судорога – и все же ощущение было приятным. Она присела на бережке, оставив ноги в воде. Он приблизился и сел рядом.

– Простите, что схватился за ружье. Вы меня испугали.

– А вы не сердитесь на меня за вторжение? Вы так блаженствовали, что мне стало завидно.

– По-моему, в такой жаркий день лучше ничего не придумаешь…

Они сидели, уставясь в воду. Водная рябь искажала очертания ног.

– Как вас зовут? – поинтересовалась она.

– Гельвард.

– Гельвард? – Она повторила непривычное имя, будто пробуя его на вкус. – Это что, фамилия?

– Нет. Если полностью, то меня зовут Гельвард Манн. А вас?

– Элизабет. Элизабет Хан. Я не люблю, когда меня называют Элизабет.

– Очень жаль.

Она вскинула на него глаза, удивленная странным ответом, но он был, по-видимому, совершенно серьезен. Непонятным оставался и его акцент: он безусловно не был уроженцем здешних мест, говорил по-английски свободно, без усилий, но все его гласные звучали как-то необычно.

– Откуда вы? – спросила она.

– Тут неподалеку, – ответил он невпопад и неожиданно встал. – Извините, мне надо напоить лошадь…

Взбираясь на берег, он вновь оступился, но на этот раз она удержалась от смеха. Он направился прямо к опушке, даже не подходя к куче снаряжения и оставив безнадзорным ружье. Правда, один раз он оглянулся через плечо, но Элизабет отвела глаза.

Вскоре он вышел из леса, ведя в поводу обеих лошадей. Пришлось встать и помочь ему спустить их к воде. Очутившись между двумя животными, она не удержалась и потрепала лошадь Гельварда по холке.

– Хороша лошадка, – похвалила она. – Это ваша?

– Ну, не совсем моя. Просто я предпочитаю ее другим.

– А как ее зовут?

– Ее… я не давал ей имени. А разве надо?

– Нет, это не обязательно. У моей вот тоже нет определенной клички.

– Мне нравится ездить верхом, – внезапно признался он. – Самая приятная особенность моей профессии.

– Не считая возможности шлепать босиком по воде. Чем вы вообще занимаетесь?

– Я… на это трудно ответить в двух словах. А вы?

– Я медицинская сестра… Во всяком случае согласно диплому. А на деле за что только не приходится браться!

– У нас тоже есть медицинские сестры, – заявил он. – Там, где я живу.

Она взглянула на Гельварда с новым интересом.

– Это где же?

– В Городе. Отсюда на юг.

– Как он называется?

– Земля. Но мы чаще всего называем его просто Город.

Элизабет нерешительно улыбнулась, не уверенная, что правильно расслышала название.

– Расскажите мне про свой город.

Он покачал головой. Лошади напились и теперь обнюхивали друг друга.

– Мне пора ехать.

Он поспешил к куче снаряжения и принялся второпях навьючивать лошадь. Элизабет с недоумением следила за ним. Кое-как распихав снаряжение по седельным сумкам, он повернул лошадь и вывел ее на берег. На самой опушке леса он оглянулся.

– Извините меня. Я, наверное, кажусь вам грубияном. Все дело… все потому, что вы так не похожи на остальных.

– На остальных?

– На жителей этих мест.

– Это что, плохо?

– Нет конечно. – Он обвел взглядом оба берега, словно надеялся найти там повод задержаться. И вдруг вообще раздумал уезжать и привязал лошадь к первому же дереву. – Могу я попросить вас об одном одолжении?

– Разумеется.

– Вы не будете возражать… Не позволите ли мне нарисовать вас?

– Нарисовать?..

– Ну да… Я сделаю беглый набросок. Боюсь, я не слишком хороший художник, не очень-то опытный. Но когда я бываю здесь, на севере, я люблю делать зарисовки того, что вижу.

– Именно этим вы и занимались, когда я подошла к вам?

– Да нет. То была карта. А я имею в виду зарисовки, настоящие зарисовки.

– Будь по-вашему… Вы хотите, чтобы я позировала?

Он порылся в одной из седельных сумок и извлек на свет пачку разношерстных листков. Элизабет успела заметить, что на каждом листе был какой-то карандашный рисунок.

– Нет, нет. Просто оставайтесь там, где стоите. Только повернитесь чуть иначе, пожалуйста… ближе к лошади.

Гельвард присел на берегу, пристроив листки на коленях. Элизабет была сбита с толку неожиданным поворотом событий и даже как-то оробела, что вообще-то было ей отнюдь не свойственно. Мужчина время от времени бросал на нее цепкие взгляды. Чтобы лошадь не беспокоилась, Элизабет обняла ее снизу за шею.

– Вы не можете держаться прямее? – вдруг спросил Гельвард. – Повернитесь ко мне… вот так…

Элизабет оробела еще больше – и внезапно поняла, что ей навязали неестественную, крайне неудобную позу. Он рисовал и рисовал, хватая один листок за другим. Она понемногу расхрабрилась и перестала обращать на него внимание, лаская лошадь. Потом он попросил ее сесть в седло, но ей это уже порядком надоело.

– Можно мне посмотреть, что у нас получилось?