свежие капустные листья, тертый сырой картофель и отвар коры дуба. Спросил, не бывает ли по утрам мандража и все до тошноты противно, не ломит ли спину, Б.Б., подумав, признал, тот сказал: «Лярвы присосались». Осведомил — тоном врача, излагающего разные подходы к лечению, — об успехах программирования «в просоночном состоянии» и во время полового акта. «То есть?» — уточнил Б.Б. Тот подтвердил: «Пол не имеет значения». Б.Б. некоторое время взвешивал возможность, но все-таки отказался.

Б.Б. в который уже раз отдал себе отчет в том, что это не было бы для него невозможным. Поскольку, вероятнее всего, мир нематериальный, угадываемый, постигаемый вообразительно и на слово, состоит из противоположностей, отмеренных строго поровну, и в первую очередь из Бога и сатаны в абсолютно равной степени, то он не стал бы с ужасом чураться хоть и любителей черных месс. Не искал бы их компании и, вообще, предпочитает отца Павла, но не находит чего-либо убийственного в «литургии наоборот»: еще один обряд, неизвестно к чему ведущий. Вот епископ, с которым его познакомил отец Павел, сказал же лет пять назад в храме под конец проповеди на Прощеное воскресенье: «А теперь миром Господу помолимся, чтобы президент Рейган не дожил до Пасхи», — и помолились, и ничего не случилось: дожил и пережил — и чувствовал тогда Б.Б. никак не шок, а всегдашнюю неловкость, что так глупо.

Он исходил из того, что Бога нет, — тем непреложнее «мертв» в аксиомах посленицшеанского мыслительного богословия, чем бездарнее Им хотят объяснить всё: ракеты Арзамаса-16 как ангелов-хранителей от Серафима Саровского, революцию как наказание России, революцию как величие России, очереди, стужу, бритые головы; и одновременно, что Он есть — дети, особенно новорожденные, и отнюдь не обязательно яростно шалящие, как у Толстого, по всем показаниям должны умирать, а выживают. И вообще, страшно отрицать, если Он именно как Бог в самом деле есть. Вера «Бога нет — Бог есть» была точь-в-точь электрон: носится по восьмерке и ни в какое мгновение не существует ни в одном месте. Но в таковом состоянии оказывалась еще и как бы светом — если Е равно мц-квадрат и прочая эйнштейнизация Вселенной. Отец Павел на это усмехался высокомерносамодовольно: «Мистикой, слава богу, никогда не баловался миловал Господь». Б.Б. причащался, «с ходу», с колес, подъедет к «горе имеем сердца» и через пятнадцать минут к чаше; в любого исповедания церквах: «Это у Бога чепуха — католичество, православие, инославис». Служба, здание храма, Тело и Кровь, очередь к причастию — это была реальность. Но и то, что все оно ничего не значит, кроме магии, а иногда и магии ноль — такая же реальность. Цельной, а следовательно, единственно подлинной реальностью, в которой ни для кого нет сомнений, является только Б.Б., и мистическим его содержанием, о котором знал он один, — его желание-нежелание. Оно и становилось Богом, на каждый новый отрезок времени другим, но каждый раз во всей полноте.

Так что он признавал в доктрине только практическую сторону: целительнее ли крещенская неталая вода обыкновенной, но талой, и крещенская талая крещенской не талой, а также отреагирует ли прибор автоинспекции на алкоголь после причастия. Потому и анафема гомосексуалистам как содомитам была для него прежде всего мифологемой, дававшей какую-то пищу уму, затем риторикой и никогда запретом. Он видел в таких отношениях привлекательность, главным образом, по привычной своей склонности к менее доступному, необщепринятому, интересному и, если угодно, престижному — и не видел препятствий к тому, чтобы водиться с этими ребятами, разве что конкретные. Зато конкретные были неодолимы и во всех конкретных случаях превращали его соображения о гомосексуализме в теоретические абстракции. Актюбинский учитель, огромный, пахнущий дезодорантом и вдобавок подслеповатый, выглядел ходячей цитатой из апостола Павла: «мужчина на мужчине делая срам». Сошлись на программировании в просо-ночном состоянии. «Посвящении», — не то поправил, не то уточнил Б.Б. Амбал надел очки с очень толстыми стеклами, уставился в лицо и заключил: «Ладно, им программирование, тебе посвящение».

* * *

Чему-то Б.Б. через некоторое время научился. Лучше сказать: научался, в смысле — учился у себя. Тот — что от него требовалось, сделал, что надо передал, и Б.Б., почувствовав: «во мне это есть», принялся поначалу за технику прочистки, снятие ощущении, насылание. Смущало, что к пику усилия он пробивался дилетантски, но тут как раз и понял, что любительство и самодеятельность — столько же средство, сколько и цель этих занятий. Делать, что он делал, мог каждый — как петь: все упиралось в исследование собственных способностей, в репертуар — и в то, на что случайно натыкался. Случайностей возникало тем больше, чем меньше понимал, куда ткнуться. Подключиться к космосу, чтобы прочистить свою энергетическую систему, облупить свое энергетическое «яичко», было не штука, это входило в курс начальной школы, а вот как прочистить, чтобы не повредить специфически завязанных узлов, индивидуальной смазки, хрупких периферийных каналов, как облупить, чтобы не проткнуть, нельзя было понять и достичь иначе как через пробы. И, в общем, все пробы оказывались удачными.

Первые опыты зомбирования приносили огромное удовлетворение. Личное общение действительно оказалось возможным сократить до минимума. Он посылал запрос, получал разрешение, получал механизм, получал желаемое, не вступая в определяемые чувствами, проявлениями, реакциями отношения. На худой конец что-то отдавал взамен, но так же безлично, это было даже интересно. Углубляясь в темную материю этого дела, он ловил подаваемые ею сигналы: чем и как компенсировать убыль распределенной по индивидуумам мировой мощности, которую он только что поглотил. Он начинал снимать стрессы, мигрени, костные и мышечные боли, воображая себя матерью, прижимающей к животу расшибшегося ребенка, слушающей, как затихает плач. Эта техника требовала внутренних затрат особого качества, их природа принципиально не поддавалась осознанию до конца, и истечение, точнее протекание, через него силы сопровождалось вместе с тоской еще и неконтролируемым удовольствием.

Он добился ровно того, что планировал: вместо вселенной душ и тел он видел, по крайней мере начинал видеть, вселенную безличных, то есть бестелесных и бездушных энергий. То есть, строго говоря, уже не вселенную. Скорее в чистом виде космос энергий, правда, заключенных в тела и души. Но это было чуть ли не декоративное неудобство. Пару раз в разговоре с Найманом он приподнял уголок завесы над — непонятно чем: краем? руслом? центром? — своих занятий. Девять отверстий для входа и выхода всех видов субстанций: семь лицевых, анальное и семенномочеиспускательное — определяли, во всяком случае на первых этапах, сферу проб, направление разработок и возможности взаимодействия с магнетическими, световыми и иных природ силовыми