– Это тяжело. – Я согласно кивнула. – Зато брак будет честным.

– Это невозможно. – Она встала. – Брак – это не честность, брак – это не любовь, чтобы вы там себе, Ивидель, ни воображали. Брак – это уступки и куча лжи во имя спокойствия другого. Поэтому я предпочитаю жить одна. И – здесь.

– А как же, – я обвела рукой портреты, – состояние рода?

– Исчезло. – Бывшая баронесса зажгла еще одну лампу, темные тени пробежали по портретам. – То, что не растащили приказчики после смерти отца, отошло Отречению после моего поступления. – Она горько ухмыльнулась. – Останешься сегодня здесь? Или гостевая спальня моего скромного домика недостаточно хороша для графини?

– Это было грубо, – ответила я.

– Грубо. – Она вздохнула. – Знала бы ты, сколько старых знакомых, уверявших в вечной дружбе, пока отец был жив, сбежали отсюда, словно из чумного барака. Тяжелый был день.

– Он еще не закончился. – Я отвернулась от портрета, с которого на меня хитро смотрел полный мужчина с пышными пшеничными усами. – Вы обещали помочь, если я все расскажу. У барона нет времени, понимаете?

– Понимаю. – Она склонила голову, взяла со стола лист тонкого пергамента и перо.

Жрица писала быстро и уверенно, буквы наскакивали одна на другую, словно торопились. Я не разобрала ни слова, а подойти и заглянуть через плечо не позволяло воспитание. Чертово воспитание – невидимые нити, что опутывают нас с рождения, нити, за которые дергают окружающие, и ты, словно марионетка, послушно пляшешь, повинуясь их движению. Как же я потом сожалела, что не заглянула в письмо, хотя бы мельком…

Баронесса закончила писать, сложила пергамент и позвонила в колокольчик. Через несколько минут в комнату быстрым шагом вошел молодой человек, нет, скорее мальчик лет пятнадцати. Ливрея лакея сидела на нем немного неловко и была великовата. Но, судя по лицу, он очень гордился своим положением. Лицо показалось странно знакомым. Я нахмурилась, так как была уверена, что никогда раньше не встречала этого парнишку, но проскальзывало что-то в его глазах, в форме подбородка…

– Густав, – серая протянула белый прямоугольник, – отнесешь записку моему помощнику Морису. – Парень склонился, жрица посмотрела на меня и добавила: – Это пропуск в портовый острог. Пусть решит вопрос о бароне Оуэне. – Парень еще раз склонился. – И позови Рину.

– Не все так плохо, у вас есть слуги, – проговорила я, когда лакей, взяв записку, быстро вышел.

– Всего двое. Семья Густава служит нашей уже несколько столетий. Когда случилась трагедия, он был маленьким. Он и я остались совсем одни, его сначала приютила тетка, а потом прислала обратно, не желая воспитывать. Ну, так она мне отписала. А Рина… – В этот момент в комнату вошла грузная женщина лет шестидесяти. – Досталась мне вместе с домом. Вернее, ей пришлось продать его за долги, а я купила и решила не выселять старую женщину. – Она повернулась к Рине. – У нас сегодня гостья, подготовь вторую спальню.

– Из хозяйки дома в служанки? – Я стала разглядывать фотографию, на которой несколько человек в парадных костюмах позировали в саду.

– Теперь грубите вы, леди Астер.

– Знаю.

Черно-белый картонный прямоугольник, мужчина в центре, рядом женщина в чепце, явно прислуга, держит за руку девочку с тощими косичками. За ее спиной еще один мужчина, пузатый и немного лохматый. Все выглядят чопорно и официально.

– Не только вы устали. Что мы собираемся делать? – Я проводила взглядом молчаливую домоправительницу.

– Мы? Леди Астер, завтра вы возвращаетесь в Академикум, а делаю все я.

– Вы говорите, как Крис. – Девочка с фотографии хмуро смотрела на меня. – Словно я бесполезна.

– Это не так, – мягко сказала она. – Я знаю это чувство. – Жрица указала на фото. – Помню. Когда погиб мой отец, – она коснулась пальцами мужчины в центре, – я чувствовала себя так постоянно. – Ее палец двинулся к лицу девочки. – Ложитесь спать, Ивидель, завтра я дойду до верховного серого, даю слово, эта ситуация не останется без внимания. Не знаю, успеем ли мы помочь барону… – Я вздрогнула. – Не знаю, можно ли ему помочь, но никому не позволено заражать на улицах Льежа людей, вверенных нам князем. Мы найдем злодея, будь он хоть выходцем с Тиэры, хоть из самого Разлома, и если у него есть противоядие, я лично прослежу, чтобы Оуэн получил его первым.

– Спасибо, – прошептала я, понимая, что она дала мне обещание, не пообещав, по сути, ничего.

– Ваша спальня, наверное, уже готова, я сейчас проверю. – Жрица пошла к двери, оставив меня одну в комнате.

Странно, но легче после разговора с серой не стало, скорее наоборот, где-то внутри поселилась глухая тоска. Криса увезли, меня отправляют в Академикум, а серые будут ловить незнакомца в плаще, торгующего лекарством, исцеляющим от коросты.

Разве я не этого хотела? Каждый станет заниматься своим делом. Мне надлежит – учиться, жрице – расследовать преступления, а Оуэну… Оуэну ждать смерти и молиться, чтобы она забыла прийти.

Меня пробрал холод, хотелось банально разреветься, топнуть ногой и потребовать… Девы, давно ли я стала понимать, что не все решается одной волей, даже если ты графиня? Я прошла мимо портрета красивой женщины. На ее шее сверкали рубины. Рядом висело изображение мальчика в полный рост. У его ног лежала кудлатая собака. Я остановилась, на следующей картине художник запечатлел Мэрдока, моложе на несколько лет, но вполне узнаваемого. Он в родстве со Стентонами? Хотя чему я удивляюсь, столичные аристократы давно породнились друг с другом, и не один раз. Странно, что нет портрета герцогини.

Очередная старая фотокарточка – судя по пожелтевшим краям, одна из первых работ Фотогра, украшенная рамкой.

Он запечатлел троих. Барона Стентона, его дочь с косичками и бантами, которую держал на руках мужчина в мундире гвардейца. Сразу видно, что на снимке близкие люди. Не обязательно семья, но то, что их связывают крепкие узы, можно увидеть невооруженным взглядом. Гвардейцу доверили дочь барона, она не дичится, как все девочки при виде незнакомых мужчин, а доверчиво положила голову на плечо солдата. Тот придерживает ее рукой. Старый барон улыбается.

Однажды, когда мне было семь лет, я провалилась зимой в ручей по пояс. Казавшийся таким надежным лед треснул, заставив меня искупаться в ледяной воде. Помню испуг, помню ощущение холодной паники, которое поднималось от ног к животу, ползло по спине, касалось затылка. Тогда я закричала…

Сейчас смогла подавить крик. Затолкала его в себя вместе с холодом. Дверь открылась.

– Комната готова, леди Астер, – проговорила вернувшаяся серая. – Вам надо отдохнуть.

– Да, – смогла выдавить я.

– Ивидель, с вами все в порядке?

– Да, – повторила я, на этот раз вышло уверенней. Потом развернулась, чувствуя, как деревенеет спина.

Маменька всегда учила, что, если у тебя с головы свалилась тиара, надо вести себя так, словно она все еще там. Если рушится мир, леди должна встречать конец света с улыбкой и высоко поднятой головой. А мир рушился, разваливался на кусочки прямо здесь, в этой сумрачной гостиной маленького дома.