— Но умерла чужая ведь! — пророкотал Геракл. — Чего ж вам горевать, когда свои-то целы? Из-за чужих же мертвых нам не плакать!

— Чужих? — изумился слуга.

— Коли Адмету верить… — пояснил Геракл, начиная сердиться. — Он от меня не скрыл беды, надеюсь?

— К гостям-то он не в меру добр, Адмет, — отвечал слуга. — Иди, пируй. Господ мы делим горе.

Слуга шагнул было к кратеру за вином, но Геракл удержал его за руку, а от такой хватки еще никому не удавалось освободиться.

— Неладное здесь что-то, — сказал он перепуганному слуге. — В чем причина?

— Над домом нависло горе. Ты ведь видишь? В черном мы все, остригли кудри…[220]

— Но почему? Иль речь идет не о чужой беде? — недоумевал Геракл. — Так кто же умер?

— Алкеста, — выдавил слуга. — Адметова жена, царица наша.

Воцарилось долгое молчание. Его прервал Геракл, швырнув кубок оземь.

— Мне следовало догадаться. В глазах его, конечно, были слезы: печаль лица и стрижки он не скрыл… Но объяснил, что в землю опускают чужого человека. И, прогнав сомнения, в распахнутые двери вошедши, пил под кровом друга я, пока он здесь стонал. Зачем беду таил?

Геракл, по обыкновению, принялся казнить себя. Остолоп, скотина, как мог он хлестать вино, когда дорогой друг раздавлен горем! Правда, очень скоро привычное самобичевание сменилось такими же привычными поисками способа искупить вину. Вот только что тут поделаешь? Но ведь нет ничего такого, чего он не мог бы совершить. В этом Геракл был уверен. Как же помочь Адмету? И тут его осенило. «Жену… верну на радость другу.…Царя над мертвыми выслеживать отправлюсь, его настичь надеюсь у могил, до близкой жертвы жадного. Засаду покинув, пряну я и обовью руками Смерть. И нет руки на свете, чтоб вырвала могучую, пока мне не вернет жены. А коль охота… не сладится… я опущусь в подземное жилье… царя глубин… Я умолю, уговорю богов; и мне дадут Алькесту, чтоб в объятья Адметовы я мог ее вернуть.…Он чтил во мне так благородно гостя. Я отплачу добром!» Чрезвычайно гордый собой и своим замыслом, он пустился в путь, предвкушая славный поединок.

Когда Адмет вернулся в свой осиротевший дворец, его встретил Геракл. Рядом с ним стояла женщина. «Погляди ж. Что? На кого похожа?» — спросил Геракл. Адмет вскричал, не веря своим глазам: «О боги… Нет… Иль это чудо? Передо мной Алькеста. Не призрак ли ее, смотри, Геракл!» На это герой ответил: «Она твоя. С владыкой мертвых я за нее сразился и заставил вернуть ее на волю».

Ни один другой сюжет с участием Геракла не раскрывает настолько полно сущность этого героя в представлении греков. Здесь видны и его простота, и наивность, и непроходимая глупость, и неспособность отказаться от неумеренных возлияний в доме, где кого-то хоронят, и мгновенное раскаяние, и желание загладить вину любой ценой, и непоколебимая уверенность, что даже смерть и владыка преисподней не смогут ему противостоять. Вот истинный портрет Геракла. Для большей точности к нему следовало бы добавить разве что всего одну деталь — нечаянное убийство кого-нибудь из слуг, раздражавших героя своим угрюмым видом, но Еврипид, излагающий эту историю, воздерживается от подробностей, не касающихся непосредственно смерти Алкесты и возвращения ее к жизни. Еще чья-то гибель, пусть и вполне естественная там, где появлялся Геракл, размывала бы цельную картину, созданную поэтом.

Верный своей клятве, данной в период рабства у Омфалы, Геракл, едва обретя свободу, ринулся мстить царю Эвриту за понесенное от Зевса унизительное наказание. Он собрал войско, захватил город Эврита и убил его самого. Но и Эврит не остался неотмщенным, поскольку именно эта победа послужила косвенной причиной гибели самого Геракла.

Прежде чем окончательно сровнять город с землей, он отправил домой, где верная Деянира ждала его возвращения из лидийского рабства, группу пленниц. Среди них была и дочь царя Эврита, несравненная красавица Иола. Человек, доставивший их Деянире, шепнул ей, что Геракл без памяти влюблен в царевну. Деяниру эта весть огорчила гораздо меньше, чем можно было ожидать, поскольку как раз на такой случай — появление соперницы в доме — у нее было припасено могущественное приворотное зелье. Сразу после свадьбы, когда Геракл вез молодую супругу домой, им пришлось преодолевать реку, через которую путников переправлял кентавр Несс. На середине переправы Несс начал приставать к сидящей у него на спине Деянире. Она закричала, и Геракл подстрелил кентавра, едва тот достиг противоположного берега. Умирающий Несс попросил Деяниру взять немного его крови и использовать как любовное зелье, если Геракл когда-нибудь предпочтет ей другую. И вот теперь, услышав про Иолу, Деянира поняла, что пора применить чудодейственное средство. Она отправила Гераклу с гонцом роскошный хитон, смазанный кровью кентавра[221].

С героем, едва он надел хитон, случилось то же, что с невестой Ясона, получившей в подарок от Медеи отравленную накидку. Жгучая боль терзала Геракла. Он был словно весь объят пламенем. Первый приступ гнева обрушился на посланца Деяниры, который, разумеется, был совершенно ни в чем не виноват. Геракл схватил его и швырнул в море. Невыносимые страдания не лишили его физической силы. Он по-прежнему был в состоянии прикончить кого угодно, тогда как сам, казалось, умереть не мог. Отравленная коринфская царевна погибла мгновенно, а Геракла яд не брал. Он страшно мучился, однако был жив, и его привезли домой. К тому времени Деянира, узнав обо всем, наложила на себя руки. Геракл в конце концов поступил так же, решив, что придет к смерти сам, раз она к нему не спешит. Он приказал сложить на горе Эта огромный погребальный костер и отнести его туда. При мысли о смерти Геракл чувствовал лишь облегчение. «Там я обрету покой, — сказал он. — На этом все». Геракла подняли на костер, и он возлежал на нем, будто на ложе у пиршественного стола.

Поднести факел и запалить костер он попросил своего молодого спутника Филоктета. Ему же он подарил свой лук со стрелами, который впоследствии обретет в руках нового владельца громкую славу под Троей. Пламя взметнулось высоко вверх, вознося Геракла на Олимп, где его приняли в сонм небожителей. Там он помирился с Герой и женился на ее дочери Гебе.

Вот только с трудом верится, что Геракл позволит себе, как и блаженным богам, довольствоваться покоем, негой и безмятежностью.