– Значит, он подкараулил Павла, ударил его, забрал ктубу, а потом спокойно ушел в магазин за малиной для своей женушки, чтобы обосновать, зачем он выходил из квартиры, если окажется, что его кто-то видел. Но ему повезло остаться незамеченным. К тому моменту, как он вернулся, тело никто не обнаружил, и оно так и лежало в подъезде. Я думаю, что он как раз успел подняться к себе на пятый этаж, как в подъезд зашла ты.

– По времени сходится, – медленно сказала Дина. – сначала он вымыл бюст и поставил его на место, а потом решил, что хранить дома орудие убийства довольно опасно. Конечно, на Веню никто не думал, но береженого, как говорится, бог бережет. Выносить Пушкина из дома было тоже небезопасно. Его могли найти в мусорных баках. Поэтому он спрятал бюст в квартире Ефимия Александровича. Даже если бы его нашли, это запутало бы следствие еще больше. Вот только совершенно непонятно, зачем профессор впустил его в квартиру.

– А он его и не впускал, – медленно сказал Борис. – Динка, мы совершенно выпустили из виду одно из слагаемых этого уравнения. Точнее, мы все время держали его за скобками, а это в корне неправильно. У Вени был и есть сообщник.

– Конечно, есть, – согласилась Дина. – Это твой распрекрасный Макс. Правда, я не понимаю, какова его роль, потому что Игоря Петрова совершенно точно убил тоже Веня. Столкнулся с ним случайно в подъезде, испугался, что тот его выдаст, и убил. Правда, вряд ли он носил с собой все тот же бюст Пушкина, тем более что это убийство он заранее не планировал, оно получилось спонтанно, но, может, у него кастет в кармане был или еще что тяжелое.

– Ты не можешь понять роль Макса, потому что в этом деле у него не было никакой роли. – Борис вдруг нагнул голову и поцеловал Дину сначала в розовый завиток уха, а потом в самый краешек губ, нежно-нежно.

От его поцелуя все мысли тут же выветрились у нее из головы, как будто за мгновение до этого они и не вели самой важной беседы в их жизни, которая, кстати, очень скоро могла закончиться. Пожалуй, если бы Дине сказали, что ей придется провести в этом сарае пару недель, но все это время чувствовать тепло Борькиных губ, она бы согласилась, не раздумывая. А она еще удивлялась, как люди могли жить и любить в гетто, как будто вокруг не было страха смерти. Любовь не имеет ничего общего со страхом смерти. Более того, она его побеждает. И, придя к этой мысли, Дина вдруг рассмеялась.

Смех ее зазвенел колокольчиком, Борис отодвинулся осторожно, посмотрел, не сердится ли она, и, видя ее счастливое лицо, тоже засмеялся, ласково и совсем необидно. По крайней мере, глупой младшей сестрой Дина себя больше не чувствовала.

– Погоди, – сказала она, вернувшись мыслями к главному. – Ты сказал, что Макс не был пособником Вениамина, но сообщник у него все-таки был. Тогда кто это?

– А ты не догадываешься?

– Нет. Аспирант Егор?

– Ах ты боже мой. Да при чем здесь Егор! Он и мухи не обидит. Сообщником Вени была его жена.

– Лена?!!

– Ну да, конечно, Лена. Сама посуди, ну больше же некому.

Дина замолчала, старательно припоминая все обстоятельства дела. Именно Лена подтвердила полиции фальшивое алиби мужа. Она просто проболталась Дине про малину и потом наверняка корила себя, но успокоилась, увидев, что Дина не обратила внимания на ее промашку. Лена не могла не иметь ключей от квартиры старого профессора. Когда тому становилось плохо, он всегда звонил своей соседке, живущей этажом выше, и она приходила делать ему уколы, а если не помогало – вызывала «скорую». Конечно, Ефимий Александрович дал ей ключи на тот случай, если он не сможет встать с постели и отпереть дверь. Однако полицейским Лена про ключи сказала неправду.

Скорее всего, после убийства именно Лена принесла орудие преступления в квартиру Бондаренко. Они с Вениамином знали, что орудие преступления будут искать. Оставлять его в своей квартире было нельзя, выбрасывать в мусорный бак на улице – страшно. Вдруг найдут. В квартире профессора было так много всякого хлама, что Лена была уверена, что Ефимий Александрович его просто не заметит. Но профессор его обнаружил, обо всем догадался и вызвал соседей на серьезный разговор.

– Получается, что в день смерти Ефимия Александровича у него в квартире был именно Вениамин! – воскликнула Дина. – Я думаю, старик нашел бюст, увидел на нем замытые следы крови, вспомнил, что незадолго до этого Лена одалживала у него книгу Агинского, и свел все ниточки воедино. Он уже знал про ктубу, понял, что справочник был нужен для того, чтобы убедиться в ценности украденного у Павла документа, а потому легко догадался о личности убийцы. Ефимий Александрович очень любил детективы.

– Да. Вот только вычислить Лену он не смог, а потому, скорее всего, позвонил ей и попросил прийти для серьезного разговора. Он собирался открыть ей глаза на то, что ее муж – хладнокровный убийца, но не учел, что Лена была полностью в курсе этих преступлений.

– Думаю, что она пришла на встречу, имея при себе какое-нибудь лекарство, которое при заболеваниях Бондаренко было ему крайне противопоказано. Она сделала ему укол, а потом в квартиру спустился ее муж, который инсценировал смерть Ефимия Александровича от несчастного случая, а заодно украл из квартиры несколько ценных предметов. Лекарство, провоцирующее сердечный приступ, при экспертизе выявить практически невозможно.

– Да, вон они, тут, в сарае, – Дина показала Борису на лампу, папье-маше и барометр, которые недавно обнаружила. Им надо было устроить себе очередное алиби, поэтому Лена и прибежала ко мне якобы испуганная. Она рассказала о «черном человеке», пришедшем к профессору, но на самом деле его никогда не существовало.

– Скорее всего, и предметы из квартиры были взяты для отвода глаз, чтобы присутствие тут незнакомца можно было подтвердить. И на дачу в тот же вечер Лена и Веня уехали потому, что им нужно было спрятать эти предметы хорошенько. Оставлять их в своей квартире было рискованно. Выбрасывать – тоже, да и жалко. Они же скупые до невозможности, эти ребята-душегубы. Ради денег на что угодно готовы.

– Ты знаешь, Лена в одном разговоре как-то сказала мне, «мы с Веней оба такие – семейные. Нас любое дело не тяготит, если друг для друга». Оказывается, это относилось и к тому, что их убийство не тяготит тоже. Это же все друг для друга, для семьи, для будущего ребенка. И в этом есть что-то такое невыносимо низменное, животное, что меня начинает тошнить, когда я про это думаю. Уж лучше ненавидеть, чем так любить.

И, сказав это, Дина горько расплакалась. Борис погладил ее по лицу, неловко из-за стянутых распухших рук, и снова поцеловал. Этот поцелуй, сначала очень нежный, практически невесомый, становился все крепче и настойчивее, бархат и шелк на губах Дины превращались в сталь, правда, расплавленную, огненную, тягучую, очень горячую, которая поджигала кровь внутри, прогоняя въевшийся в тело холод.

– Слушай, Резникова, – Борис оторвался от Дины и теперь смотрел ей в глаза, требовательно и настойчиво, как умел только он, – а как это я умудрился столько лет без тебя прожить, а? Почему я, непроходимый тупица, так бездарно упустил все эти годы. Тебе сейчас тридцать четыре? Ну да, правильно. Я мог разглядеть тебя еще в восемнадцать, и последние шестнадцать лет моей жизни не были бы такими бестолковыми, честное слово.