Оставить вопрос в этом положении было невозможно. Единственным средством, если не к спасению самой системы, то, по крайней мере, к более рациональному объяснению известий Вертинской летописи и Ахмед-эль-Катиба было открытие генетических шведских россов, наших варягов-руси. Их открыли. Сначала Погодин просто предполагал существование в IX веке шведского племени россов, будто бы давших свое название Рослагену; но вследствие замечаний о Рослагене и о Rodhsin (гребцах) барона Розенкампфа, принял, что нарицательное Rodhsin перешло со временем в собственное или племенное. Об этих Rodhsin было довольно писано в 1862–1863 годах; под влиянием возбужденных в то время насчет их исторической состоятельности сильных сомнений автор «Исследований» отказался окончательно и от Rodhsin, и от финского Ruotsi и возвратился к своему прежнему, самовольному тезису. «Для меня, — говорит он, — очень просто и ясно: было племя норманнское русь, которое в 838 году посылало послов в Царьград (Вертинские летописи), в 844 г. нападало на Севилью (Ахмед-эль-Катиб), в 862 году призвано словенами в Новгород (Нестор)».

В самом деле, очень просто и ясно; только едва ли помирится наука с этим уже чересчур незатейливым способом решать силой аксиоматического приговора один из самых трудных и сложных вопросов всемирной истории.

Г. Куник, выводивший когда-то славянскую русь из шведских гребельных общин (Rodslagen, Rodhsin), является ныне с новооткрытым (пятым или шестым, по порядку старшинства) мнимонародным, у шведов IX века именем русь. Это имя отозвалось ему в эпическом прозвище Hredhgot’ками понтийских готов II–III веков по P. X. Форму hredh объясняли различно; Конибер переводит hreada here — ferox exercitus. Г. Куник отождествляет англо-сакское hredhe (gloriosus) с северным hrodr gloria; hrodr наводит Ферстеманна на догадку о готском hrops; г. Куник также думает, что «основная первоначальная шведская (или гото-шведская?) форма могла быть Hrods». Это основное hrods и слышится, по мнению автора призвания родсов, и в финском Ruotsi и в славянском русь. С лингвистической точки зрения, догадка г. Куника замечательна по ученой замысловатости своих выводов; требованиям истории она не удовлетворяет.

Мифические Hredhgot'ы и приводимое с ними в связь полусказочное Reidgotaland не имеют ничего общего с историей шведского племени в IX веке. Баснословная Hervararsaga полагает Reidgotaland на берегах Днепра во времена гуннов; главным городом Рейдготаланда называет Danpstadir, Danparstadis, вероятно, Киев (днепровский город). Англо-сакская поэма VII века, известная под названием «Песнь странника», указывает на гредготов, с их королем Эрманариком, в Привислянском краю. В Швеции нет и помину о Рейдготаланде и гредготах; да и вообще имя гредготов принадлежит не IX, а III веку по P. X. С другой стороны, нет причины полагать, чтобы готское племя, отличавшее себя прозвищем Hredhot'ов (gloriosi Gothi), сказывало народам, с которыми входило в сношения, только первую половину своего имени, hredhe-gloriosus; по крайней мере, нет примеров, чтобы остготы называли себя остами, новгородцы новыми, лангобарды лангами. Откуда же тогда имя 'Ρώς у греков для шведов 839 года, имя Ruotsi у финнов, имя русь у славянских племен? Мы вправе, наконец, требовать от системы, выводящей славянскую русь из Швеции, от гредготов, некоторой определенности в этнографических, с этим новым учением необходимо соединенных понятиях: все ли шведы в IX веке прозывались гредготами? или имеется в IX веке особое шведское племя гредготов? или гредготами (чит.: русь) назывался один только княжеский (шведский) род, призванный незадолго до 865 года из-за Балтийского моря? Ни на один из этих вопросов я разъяснения у г. Куника не нахожу.

Впрочем, ни самовольное предположение Погодина о каком-то, никому в мире не известном шведском племени русь в IX веке, ни указания г. Куника на мнимую связь этого небывалого племени с гредготами Эрманарика не спасут норманнской теории от противоречий и несообразностей. Непонятно было, почему славяне, издавна знающие шведов под их финским названием русь (Ruotsi), перестают называть их этим именем после призвания; еще непонятнее, почему имя руси для шведов прекращается у славян, когда сами шведы зовут себя русью; почему генетическое шведское русь не встречается, как народное или племенное, ни в одном из туземных шведских памятников, ни в одной из германо-латинских летописей, так много и так часто говорящих о шведах и о норманнах; почему, наконец, шведская русь не именует русью своей словено-русской колонии.

Об этих фактах, положительно уничтожающих всякую систему иноземного происхождения руси, норманнская школа молчит. Но за недостатком прямого ответа есть косвенные намеки. Погодин утверждает неоднократно, но без окончательно выводимого заключения, что Рюрик взял с собою всех русов; Крузе думает, что о ютландских русах после Рюрика нет помина, потому что он взял с собою всех русов; г. Куник, хотя и относил выражение летописи «пояша по собе всю русь» к подражанию греческим хронографам, однако признает и возможным объяснить из него отсутствие шведской руси в Скандинавии.

Предположить выселение откуда бы то ни было целого племени, с женами и детьми, довольно трудно; нам известны выселения англо-саксов, франков, болгар, норманнов; ни одно из них не представляет подобного исторического явления. «Полное выселение многочисленного народного племени, — говорит Луден, — совершенное удаление из земли, в которой покоится прах отцев, без сомнения, редкий до крайности случай, быть может, даже и никогда не имевший места». В настоящем случае вопрос затрудняется и от противоречий норманнской школы; где дело идет о выселении к славянам всех шведских русов, она должна поневоле принять и совокупное с ними выселение жен, детей, стариков, всего, по выражению г. Куника, что носило русское имя; норманнских женщин (skialdmeyar) находит она еще в войсках Святослава; норманнскими женами наделяет и наших первых князей. Напротив, где речь идет об отсутствии следов скандинавизма в русском быту, языке и религии, оказывается, что «юные норманнские воины, приходившие по большей части без жен, заводили себе маленькие славянские гаремы в славянских землях, почему славянский язык и сделался родным языком их детей». Предоставляя норманнской школе окончательный выбор между тем и другим предположением, я спрашиваю: какое значение, общее или племенное, имело и могло иметь в IX веке у финнов и у славян их финское Ruotsi, их славянское русь, названия, под которыми они понимали призванный ими шведский народ? Известно, что в настоящее время финны и эсты понимают всех шведов под именем Ruotsi, Roots; это финское Ruotsi краеугольный камень норманнской системы. Теперь, кого понимали финны под именем Ruotsi в IX столетии? Особое шведское племя, одних поселенцев приморского Шеланда? Но тогда должно принять, что по выселении к славянам и финнам всего племени шведских россов, с женами и детьми, финны не только что не оставили росского имени за его единственными законными обладателями, то есть за выселившимися, из Швеции россами (которых, с самой минуты призвания, смешивают со славянами-вендами, Wennelaiset), но еще перенесли это имя на прочих, в Швеции оставшихся шведов, между коими уже не было ни одного росса. Было ли имя Ruotsi у финнов общим, народным именем шведов в IX веке, как ныне? Тогда оно было общим народным именем шведов и у славян, узнавших его от финнов, прозвавших самих себя русью от имени своих шведских покорителей под его финской (по мнению норманистов) формой. Но все шведы выселиться из Скандинавии не могли. Почему же имя руси для шведов исчезает и в летописи и в народном говоре? Каким образом является оно у Нестора племенным, наряду с именами свеев, урмян, готов, англян? Видно, слова летописи «пояша по собе всю русь», имеют какой-то другой, особенный смысл.