сносить при всей своей оставленности [она же «заброшенность»]. Случайность обрекает его на смерть. Тот дрожащий желатин, что вырабатывается в матке (потаенной и закрытой, как могила, матке), слишком напоминает влажную вязкость падали, чтобы он не отвернулся от нее с содроганием. Всюду, где идет процесс созидания жизни, в прорастании зерна, в ферментации, эта жизнь вызывает отвращение, ибо созидание ее возможно только через разложение; скользкий зародыш открывает цикл, который заканчивается гниением смерти».

Мотив природы, пожирающей рожденное ею, уже встречался нам. Его можно было бы приписать слепоте природы, случайности действующих в ней сил. Однако вспомним ведьм, которые, по средневековым представлениям, сознательно варили и съедали младенцев, и считались наиболее опасными. Речь идет о чем-то не случайном, но имеющем зловещее качество.

«В морских глубинах царит ночь: женщина — это Маrе tenebrarum (сумрачное море), внушавшее страх древним мореплавателям; и в недрах земли тоже царит ночь. Эта ночь, грозящая поглотить человека, ночь, представляющая собой обратную сторону плодовитости, вселяет в него ужас».

Это безбрежное поглощающее лоно является одновременно и нематериальным выражением женской стихии, и чем-то предельно овеществленным — в виде женского полового органа, который, как пишет де Бовуар, внушает ужас мужчине. Здесь она, как и Эвола, говорит о поглощении мужского начала при близости. Она называет женщину «пожирательницей, поглотительницей», которая «жадно кормится» мужской плотью. И рекомендует мужчине избегать близости всякий раз, когда ему требуются все его силы». При этом никакого обратного процесса и соответствующего обратного страха у женщины перед мужчиной нет и не может быть.

Эти представления, которые могут показаться странными на первый взгляд, во многом определяют восприятие западным сознанием отношений полов — точнее, того, что происходит при таких отношениях на глубинном уровне. При всем уважении к множеству потрясающих картин любовных отношений, которые создала западная культура.

«Женщина переживает объятия мужчины и тем самым ускользает от него; стоит ему разжать руки, и добыча снова становится ему чужой; она опять новая, нетронутая, готовая столь же мимолетно отдаться новому любовнику. Заветная мечта мужчины — „отметить“ женщину, чтобы она навсегда осталась его».

Отчасти этого удавалось добиться с помощью подавления женщины в системе жесткого патриархата. Но на самом деле подавление, конечно, не приводило патриархальную цивилизацию к гармонии, считает де Бовуар.

«Мужчине удалось поработить женщину, но добился он этого ценой потери всего того, что делало обладание желанным. Женская магия, вовлеченная в семью и в общество, не преображается, а рассеивается; низведенная до положения прислуги, женщина уже не может быть той неукротимой добычей, в которой воплощались все сокровища природы. Если же женщина ускользает от общества, она возвращается к Природе и демону и внутри коллектива выпускает на волю неконтролируемые силы зла».

То есть естественное состояние женщины, к которому она возвращается, как только над ней перестают довлеть требования патриархального общества, это как раз описываемое демоническое состояние. С одной стороны, парадоксальная мысль. С другой стороны, не это ли мы наблюдаем в феминистском движении?

Интересно, что и понятие о любви у де Бовуар тоже связано с этим демоническим женским «мифом». Она рассуждает так: мужчина в принципе испытывает эротическое влечение как нечто безличное, как голод и жажду. А к конкретной женщине его привязывают «магические узы», которые источает ее «пассивная сила». Выходит так, что влюбившись, мужчина тем самым уже попадает в состояние умаления и поглощения его сущности. Вот такое странное представление о смысле любви — однако довольно фундаментальное для западной культуры.

«Это узы таинственные, как нечистое и плодовитое чрево, куда уходит корнями его жизнь, это своего рода пассивная сила — это магические узы. Плененный прелестями мужчина уже не имеет ни воли, ни проекта, ни будущего, он уже не гражданин, но тело — раб своих желаний, он вычеркнут из общежития, ограничен мгновением, пассивно поддается смене мук и наслаждений; извращенная волшебница восстанавливает страсть против долга, настоящий момент — против единства времени, она держит путника вдали от родного очага, она дарует забвение».

Де Бовуар подчеркивает универсальность того, что она называет «Мифом»: он присутствует во всех комплексах, идеях, психозах. И предоставляет дальше разбираться с ним психологии и в первую очередь, психоанализу. Что тот с успехом и делает.

В 1955 году, через семь лет после публикации работы де Бовуар, появляется книга психолога-юнгианца Эриха Нойманна «Великая Мать. Архетип великой женственности», в которой он ставит задачу построить глубинную психологию Женского и исследовать особый характер женской души. И приходит к выводам, поразительно близким к выводам де Бовуар, подтверждая тем самым ее тезис об универсальности разбираемого явления.

Женственность была специализацией Нойманна в рамках юнгианской школы. И именно в рассматриваемой работе он излагает свои исследовательские выводы наиболее полно. Конечно, в соответствующей методологии, которая связывает глубинную человеческую психологию с архетипами.

В юнгианской психологии под архетипом понимается структурный элемент коллективного бессознательного — то есть такого бессознательного, которое едино для общества в целом и является продуктом наследуемых структур мозга. Нойманн говорит о «внутреннем образе» Великой Матери, который действует в человеческой душе, совершенно спонтанно возникая из бессознательного. Он является центральным аспектом Архетипического Женского вообще.

Само Архетипическое Женское знаменует собой опасность, вызывающую «мучение, страх и ужас», которые «не могут быть выведены из каких-либо действительных или очевидных атрибутов женщины». При этом очевидные атрибуты женского архетипа, которые Нойманн называет «позитивными», связаны с образом сосуда, который «вмещает, защищает, питает и порождает», «выдает наружу» через груди, с образом живота, порождающего все вещи. Здесь Нойманн отсылает нас к древнейшим изображениям женщин, в первую очередь тем, которые именуются «палеолитическими венерами».

Однако этот же женский «сосуд» имеет и не очевидные атрибуты — те самые, которые вызывают ужас. Он обладает специфической притягательной «засасывающей силой», которая уничтожает в себе мужское. С этим Нойманн связывает образы ада и подземного мира.

«Ад и подземный мир как сосуды смерти — это формы негативного приносящего смерть живота-сосуда, в точности соответствующего его приносящей жизнь стороне. Вход в сосуд рока — это матка, врата, глотка, которые активно проглатывают, пожирают, разрывают и убивают. Его засасывающая сила мифологически символизируется его привлекательностью и притяжением для человека, для жизни и сознания индивидуального мужчины, который может его избежать, только если он герой, да и то не всегда».

Нойманн не сомневается в существовании ранней матриархальной культуры, в которой его интересует в первую очередь сакральная функция женщины. Он доказывает, что именно женское начало было для первобытных людей источником духовной трансформации, связанной с перерождением. Такая трансформация предполагала полное слияние с Женским, ритуальное возвращение в Мать-сосуд (землю, воду, пещеру и так далее).

Преклоняясь