подсознании, который в XIX веке интересовал только специализирующихся в соответствующей сфере психиатров, был признан западной философией в качестве базовой составляющей личности. В конце концов это стало общим местом и в житейских представлениях о человеке. В XX веке человек обнаружил внутри себя целую сферу, которая в обычном состоянии им не контролируется — скрытые влечения, подавленные желания, вытесненные воспоминания, деструктивные комплексы, комплекс собственной неполноценности и так далее.

Можно ли считать психоанализ научной дисциплиной? Или это скорее некое учение, не столько описавшее, сколько сформировавшее определенные константы самопонимания человека?

Нойманн — психоаналитик. И как психоаналитик он убежден, что зависимость от бессознательного — это универсальная и неизменная истина. Психологически человеком управляет то, что в обычном состоянии ему неизвестно. Активность бессознательной сферы «приводит человека в движение, преобладает над ним и превращает в свой инструмент», пишет он. «Превосходство вторгающихся сил бессознательного, когда они спонтанно появляются, более или менее исключает эго и сознание: люди, так сказать, охвачены и одержимы этими силами», — утверждает Нойманн. То есть одержимы тем, что сами в себе не контролируют и о чем толком не знают.

Психоанализ впервые заявил о том, что, в принципе, так происходило всегда.

Юнгианский психоанализ добавил к этому представление о коллективном бессознательном, едином для целых народов или всего человечества. Коллективное бессознательное, по Юнгу, залегает глубже личного и еще меньше подлежит контролю или изменению, чем личное. Оно врожденно свойственно человеку и при выведении его на уровень сознания проявляется как первобытное мифологическое мышление в своих особых первичных формах. В отличие от осознания материала из личного бессознательного (например, воспоминания забытых, вытесненных травматических событий личной истории), которое вызывает у человека прилив энергии, — материал из коллективного бессознательного, будучи осознан, воспринимается как нечто сверхъестественное и жуткое, а само осознание представляется вредным и нарушающим нормальную психическую жизнь. В качестве наиболее яркого примера «проникновения» материала из коллективного бессознательного на уровень сознания Юнг рассматривал шизофрению. И считал, что психопатология в целом коренится в бессознательной психической активности. Коллективное бессознательное состоит из архетипов — неких всеобщих форм образов, существующих с древнейших времен.

Нойманн как представитель юнгианской школы сосредоточил внимание на архетипе Великой Матери как ключевом. И связал именно с этим архетипом зависимость от бессознательного как таковую. Представив ее при этом почти как утраченное благо.

Для женщины зависимость от бессознательного органична, считает он. Меняется только одно — отношение к этому мужчины. В древности, в период древнего матриархата, мужчина полностью признавал и принимал эту зависимость. Тогда он был экстремально зависим от природы и подчеркнуто подчинен ее всепорождающему и всетворящему жизненному началу, олицетворенному материнским божеством, которое Нойманн называет «великой Богиней».

Эта Богиня, по существу, находится внутри него — в виде архетипа. При этом роль самого мужчины крайне незначительна. В первобытном обществе не признавалось даже его участие в продолжении рода — беременность рассматривалась как магическое свойство женского начала, наряду с менструацией. Чудо беременности происходит во «внутренней женско-матриархальной сфере», пишет Нойманн. Любовь же к отдельному человеку на первобытной стадии вовсе не существует.

Замечу, что Нойманн был не единственным, кто заявил в тот период времени об универсальности и «изначальности» культа «Великой Богини». Чуть раньше британский поэт Роберт Грейвс — один из тех, кто стоял у истоков психоделического движения на Западе — выдвинул идею о том, что именно древний культ богини-матери положил начало всем мифологиям и затем был попран патриархатом, который противопоставил женской мудрости интеллект. Согласно Грейвсу, Великая Богиня является единственной настоящей музой всех поэтов.

Итак, у первых людей любви не было. Появление же любви связано с магией материнства, утверждает Нойманн. Здесь он ссылается на французско-британского антрополога Робера Бриффо, автора фундаментальной работы под названием «Матери. Исследование происхождения чувств и институтов», представляющей попытку масштабного антропологического и религиоведческого экскурса в древнейшую историю человечества для выяснения всеобъемлющей роли женского начала. Она была создана еще в 1920-е годы.

Наиболее известна эта работа тем, что в ней был сформулирован принцип, получивший название «закона Бриффо»: «Самка, а не самец, определяет все условия животной семьи. Если выгоды от ассоциации с самцом нет, то ассоциации не происходит». Этот принцип Бриффо распространял на существование первобытного человечества и вообще считал судьбоносным для человека.

Источником происхождения чувства любви, да и вообще человеческой культуры, по Бриффо, стали отношения матери с ее ребенком, особые материнские чувства к человеческому ребенку, связанные с тем, что человек, в отличие от животных, в раннем возрасте фактически продолжает эмбриональное развитие, то есть остается беспомощным — а значит, нуждается в особенно тщательной материнской опеке. Эти материнские чувства и переходят в дальнейшем в любовь. Согласно этим представлениям, любовь у мужчины образуется за счет заимствования привязанности женщины, для него «эквивалентной материнской нежности и преданности, под эгидой которых происходило его развитие».

Итак, по Нойманну, на первом этапе зависимость от бессознательного является универсальной основой и органической частью жизни. Вообще, жесткая граница между сознанием и бессознательным отсутствует. Она формируется лишь с переходом к патриархату, когда женское постепенно перестает играть роль ведущего магического начала. А его права «узурпирует» мужская духовность, связанная с идеей божественного происхождения человека и его устремления к трансцендентному.

Нойманн дает этому следующее описание: «Поскольку патриархальный мир стремится отрицать свое темное и „низкое“ происхождение, свои корни в изначальном мире, он делает всё возможное, чтобы сокрыть свое родство с Темной Матерью и — одновременно по праву и без — считает необходимым изготовить „высшую генеалогию“, уходящую в небеса, к богу небес и сияющему аспекту».

Цель же самого Нойманна явным образом в том, чтобы «сорвать покровы» тайны с происхождения мира из Темной Матери. Для этого ему необходимо обосновать, что у мужчины нет ничего своего — он весь происходит «оттуда».

В связи с этим Нойманн критикует крупнейшего теоретика матриархата Иоганна Якоба Бахофена — конкретно его представления о роли мужчины в первобытном обществе. Речь идет о так называемой матрилинейности — древней системе, при которой имущество и права наследовались по женской линии, а не по мужской. Бахофен впервые предположил, что при матрилинейном браке отец детей мог оставаться неизвестным, а все права на них имела именно мать. Мужчина же рассматривался как безличный «сеятель», чья роль в жизненном цикле заключается лишь в том, чтобы бросить свое семя в плодородное лоно. Нойманн комментирует это следующим образом:

«Бахофен верно указал, что в матриархате мужчина рассматривался как сеятель, но он не осознал радикальный смысл этого образа, в котором мужчина только инструмент земли, и семя, которое он сеет — это не „его“ семя, а