И всех затмевала курица с крупным круглым ярко-желтым телом из пенопласта. Круглая голова меньших размеров неуверенно колыхалась над большим желтым шаром. Снизу торчали ноги в сморщенных желтых гамашах и теннисных туфлях, выкрашенных желтой краской. Из отверстий в большом шаре высовывались руки в желтых вязаных рукавах и перчатках, они игриво и приветственно махали остановившейся машине. В верхней части туловища была узкая прорезь, через которую находившийся внутри человек мог смотреть.

— Все с ума посходили! — выдохнул Лайам.

— Ничего подобного, — вспомнила Салли. — Это марш протеста к птицефабрике. Мне Ивонна рассказывала.

Словно услышав эту реплику, миссис Гудхазбенд подошла к автомобилю, сверкнула улыбкой в ветровое окно.

— Доброе утро! — прогудела она.

Салли опустила стекло. Ивонна наклонилась и заговорила потише:

— Рада снова вас видеть, моя дорогая. Кажется, вам не везет в последнее время. Надеюсь, полностью оправились. Ах, доктор Касвелл, здравствуйте! Наконец-то мы встретились. Как Стэнли и Ливингстон,[14]правда?

— Нет, — оборвал ее Лайам.

Ивонна не дрогнула.

— Нам с вами надо побеседовать.

— Нет, — повторил он.

— В любое удобное время, как я вашей жене говорила!

— Слушайте, — сказал Лайам, наклонившись к окну через Салли, — вы дорогу перекрыли. Это противозаконно.

— Нас сопровождает полиция! — Ивонна указала на белый патрульный автомобиль с двумя молодыми веселыми полицейскими, без особого успеха старавшимися продемонстрировать серьезность закона.

— Типично! — буркнул Лайам похоронным тоном. — Сообщи полиции, что тебя взорвали и отравили, ей неинтересно. Отправь на марш к птицефабрике чокнутых женщин и немытых подонков, она бросит все силы. Не подумайте, не на охрану домовладельца — на защиту маньяков!

— Не груби, — сердито одернула его Салли. — Полиция в любом случае смотрит, чтобы демонстранты не перегораживали дорогу и не нарушали порядок на фабрике. Правда, Ивонна?

— Истинная правда, моя дорогая.

— Но дорога перегорожена! — рявкнул Лайам. — А идиоты-копы сидят в машине и скалятся!

— Не волнуйтесь, доктор Касвелл, — подбодрила его Ивонна. — Все будет хорошо! Мы сейчас отправляемся.

— Слава богу! — воскликнул он.

Ивонна вернулась на свое место во главе колонны. Участники беспорядочно выстроились позади нее, более или менее придерживаясь обочины. Опущенный лозунг подняли. Ивонна со светом истинной веры в глазах высоко вскинула руку, указывая вдаль за поля, вроде центральной фигуры на картине Делакруа «Свобода на баррикадах».

— Фургоны вперед! — вскричала она.

— Что?! — переспросил Лайам. — Только не говорите, будто эта женщина окончательно не слетела с катушек!

Несмотря на героический жест предводительницы, процессия все же направилась по дороге, а не через поля.

Когда колонна проплывала мимо, Тристан, вцепившийся в полотнище, бросил на сидевших в машине такой злобный взгляд, что Салли сжалась. Полицейский автомобиль тащился в хвосте, молодые констебли не скрывали веселья.

На подъездной дорожке у коттеджа Салли увидела собственную машину. Совсем про нее забыла. Войдя в дом, с облегчением села. Ноги подкашивались от слабости. Лайам настойчиво предлагал поесть, выпить чего-то горячего или холодного, все, что только мог придумать, и огорченно бормотал, выслушивая отказ за отказом. Она вдруг поняла, что они поменялись ролями. Если раньше ей приходилось суетиться, заботиться и опекать фыркавшего и огрызавшегося мужа, теперь он топчется возле нее, а она все сильней и сильней раздражается.

Салли впервые задумалась, может, она его не опекала, а допекала? Больше того, она осознала, что Лайам, похоже, испуган. В конце концов, если подумать, она чуть не умерла. Неужели высказанное им намерение пожить без нее, перебравшись в лабораторию, неожиданно поразило его, обернувшись ужасной реальностью? Или он ее все-таки любит?..

Смягчившись, она сказала:

— Честно, Лайам, я очень тебе благодарна. Но сейчас мне действительно ничего не надо. Я устала. Плохо спалось на больничной койке. Пойду наверх, лягу. Правда, можешь вернуться в Оксфорд или у себя в кабинете работай.

— Все бумаги остались в лаборатории. — Лайам слегка успокоился. — Хорошо, что ты решила поспать. Я скоро вернусь, к четырем постараюсь, идет?

Она заверила, что все будет в порядке. Он все-таки дождался, пока она поднялась в спальню, разделась и легла. Наконец машина отъехала.

В коттедже воцарился мир и покой. Салли вздохнула, откинулась на подушки. И погрузилась в сон.

Около двух констебль Баррет связался с бамфордским участком из патрульной машины, припаркованной на тропинке за Касл-Дарси.

— Сержант? Это Баррет. — Он умолк и фыркнул. — Прошу прощения, лягушка в горле застряла. Демонстрация кончилась, разошлась по домам. Без проблем. То есть… — Он снова фыркнул, сдерживая смех. — У нас заявление о краже.

Голос в трубке вопросительно захрипел.

— Нет, сэр, не на птицефабрике. Они вообще на территорию не заходили. Нет, о краже заявила участница демонстрации. Миссис Берил Линнакот из деревни. Участвовала в марше, переодетая… э-э-э… м-м-м… — Баррет не сдержался, разразился хохотом, извинился: — Прошу прощения, сержант. Только жутко смешно. Она была наряжена курицей. В костюме из пенопласта, понимаете, сэр? Ну, на марше стало жарко, погода нынче теплая, поэтому, когда дошли до фабрики, она решила сбросить костюм и… и… — Не в силах продолжать, Баррет сунул трубку сидевшему рядом констеблю Макинтайру. — Давай дальше, Мак, я больше не могу…

И покатился со смеху.

Макинтайр воззвал к своей кальвинистской самодисциплине.

— Алло, сержант!.. Гэри тут закашлялся, в горле першит. — Он шепнул в сторону: — Заткнись, ради бога!

Баррет сдавленно застонал.

— Алло, сержант, слушаете? Как сказал Гэри, миссис Линнакот начала вылезать из костюма. Что? Нет, не в одном белье, она была одета полностью. Поэтому ей и стало жарко…

Баррет взвизгнул, Макинтайр прикрыл ладонью микрофон:

— Выйди из машины, если молчать не можешь!

Голос в трубке опять захрипел, и констебль продолжил доклад:

— Сняла куриный костюм за изгородью, там оставила, собираясь забрать после демонстрации. Возле фермы топтались около часа. Она заглянула в кусты на обратном пути, а костюма нет. То есть, по-моему, ребятня утащила себе на потеху. Однако она жутко расстроилась, потому что сама его изготовила и ужасно гордилась. Потребовала, чтоб мы нашли. Что? Слушаюсь, сержант.