– Ах, Флик, я так рад! Но как же маменька?

– А вот теперь о главном. По твоему же меткому выражению, ты так угорел от любви, что совершенно упустил из виду главную проблему. Чего ты хочешь? Чтобы матушка жила с вами – конечно, если она сама этого хочет – или чтобы она куда-нибудь переехала?

– Ох, даже и не знаю, если честно.

– Вот балда! Это как раз самое важное.

– Ну, во-первых, мне хочется, чтобы они с Карин поладили. Может быть, она согласится приехать и пожить с нами, а там посмотрим…

– Что ж, для начала неплохо. Я с ней это обговорю. Вот только, по-моему, пока она возвращаться не собирается…

– Почему? Она все еще на меня в обиде?

– Нет-нет, не волнуйся. Насколько мне известно, ей очень хочется помириться. Просто мне кажется, что она еще немного побудет у нас.

– Ничего не понимаю… Что ты…

На втором этаже раздался пронзительный вопль. Флик взбежала по лестнице, я бросился следом. Анджела стояла на кровати, вся в слезах, и захлебывалась рыданиями. Флик схватила ее на руки и стала укачивать:

– Ш-ш-ш, солнышко, все хорошо. Мама с тобой. Что такое? Тебе приснилось что-то страшное?

Анджела, флегматичная и невозмутимая девчушка, которую мне редко удавалось расшевелить, сейчас была явно расстроена. Она уткнулась в плечо Флик, обхватила ее ручонками и всхлипнула.

– Все в порядке, солнышко. Ты испугалась, потому что проснулась в незнакомом месте? Мы приехали в гости к дяде Алану, помнишь? А вот и дядя Алан, пришел узнать, что за переполох. Он тоже испугался, думал, с его любимой Анджелой что-то случилось.

– Там вода, мама! – пролепетала Анджела. – Вода!

Карин в белом банном халате заглянула в комнату и, увидев, что нам никакой помощи не требуется, кивнула мне и снова ушла.

– Что за вода, солнышко?

– Много воды! Я в ней потерялась.

– Тебе просто приснилось, малышка. Здесь никакой воды нет. Ну же, посмотри!

– Знаешь, мне тоже однажды приснился такой дурацкий сон, – сказал я, поглаживая ее ладошку. – Давным-давно. И я тоже очень испугался. Синий Медвежонок, а тебе снятся страшные сны?

– Ага, – пропищал Синий Медвежонок голосом чревовещателя. – Но Анджела меня успокаивает, и я больше не боюсь.

Еще несколько минут Синий Медвежонок развлекал нас разговорами, Анджела повеселела, и я, оставив ее на попечение Флик, ушел к себе в спальню.

Света в комнате не было, но сквозь незадернутые шторы струился яркий свет полной луны, освещая склоны холмов на юге. Карин передвинула к окну туалетный пуф и, опершись коленями на него, а руками – в подоконник, разглядывала сад.

– Анджела успокоилась? – спросила она, не оборачиваясь.

– Да, все в порядке. Наверное, уже уснула. Вообще-то, это на нее непохоже. Она очень флегматичный ребенок.

– Я так и подумала, что вы и без моей помощи справитесь.

– Да, конечно.

– Ах, Алан, мне так нравится наш дом! Он просто прекрасен. Вдали от всего… вдали от всяких мерзостей… Я так счастлива. Здесь, с тобой, мне ничего не угрожает! Ну же, быстрее. Я хочу тебя отблагодарить.

Пока я раздевался и чистил зубы, она продолжала любоваться луной.

– А как ты думаешь, Алан, в лунном свете можно загорать? У меня не будет лунного удара?

– Нет, лунный свет может только зачаровать.

– Значит, я зачарована. А что там за деревья? Вон те, большие-пребольшие, на вершинах холмов?

– Буки. Это Коттингтон-Кламп. А правее – Лейдл-Хилл.

– Как красиво! Они такие мощные… Мы с тобой туда пойдем?

– Да, конечно. – Я приподнял подол ее халата и ласково погладил ее обнаженные бедра и ягодицы.

– О, это так приятно! Не останавливайся! Смотри, там все залито серебром – и розы, и люпины. А ты заметил, что в лунном свете они теряют все свои цвета? Я вот смотрю на все и думаю, вот если бы у меня это было, а потом вспоминаю, что оно у меня уже есть – ведь ты мне все это дал! Я все хочу! Все, до последней крошки! А ты чего хочешь, Алан?

– Я хочу… заняться любовью с тобой.

– Но я же тебя не останавливаю!

– Но и не предлагаешь.

– Еще как предлагаю! Неужели непонятно? Просто мне одновременно хочется любоваться садом.

Я прижался к ней сзади, а она, по-прежнему не оборачиваясь и упираясь коленями в пуф, поднесла мои ладони к своей пышной груди:

– Ах! Да, да! Ах, Алан! Я так тебя люблю! Сильнее, вот так! Ах, ты просто чудо!

– Ты меня таким сделала.

– Ах, какая прекрасная ночь! Волшебный лунный свет! Алан, а скажи, если бы ты был фоном, то каким? Ну, как музыкальное сопровождение?

– По-моему, больше всего подойдет andante con motto[96]. А скажи-ка мне, что ты видишь?

– Ну, двор.

– Нет-нет, не так. Тут как орлы и трубы, которые лежат под снежной толщей Альп…

– Холмы, поля пшеницы и луна… Ах, как мне хочется все это вобрать в себя. Все-все: и огромные маки, и кипарис, и этого зверька, который бежит по газону…

– Это еж. Его лучше не трогать.

– Ладно. Тогда пусть будет козлик. Алан, ты ведь мой священный козел, правда?

– Ага. Щедрость Божья.

– Правда? А кто тогда я?

– Там говорится, что ты – творенье Божье.

– Ах, Алан, погоди, не спеши! А чтобы отвлечься, прочти мне что-нибудь из Гейне.

Собравшись с мыслями, я начал:

– Но в этом нет ни слова правды, милый. Там, где ты сейчас, ничего этого ты не сделаешь.

– Знаю. Это был просто намек. Я ревную тебя к холмам и саду – ты уделяешь им слишком много внимания.

– Ах ты, бедняжка! Такой добрый, такой терпеливый! Я тебя измучила! Komm![98] – Смеясь, она соскользнула с пуфа, сбросила халат, подбежала к кровати и распростерлась на ней; по обнаженному телу скользили светлые блики лунных лучей и темные тени.